Час Совы - Владимир Добряков

— Это почему? — удивляется комиссар.

Я расстёгиваю комбинезон и показываю блестящий мелтан:

— Эту ткань винтовочная пуля может пробить с расстояния не дальше чем в сто метров. Пистолетную же пулю она выдерживает и при выстреле в упор. Этого мало?

— Мало ли чем Антанта может своих агентов снабдить.

— Ну, и скептик же ты, Максим Петрович! Угости-ка меня махорочкой, давно её не курил.

Платонов протягивает мне кисет и с интересом смотрит, как я сворачиваю самокрутку, прикуриваю и затягиваюсь. А я смотрю на его измождённое, усталое лицо, и мне приходит в голову, что во время Гражданской войны пайки были весьма скудными.

— А вы ели сегодня, Максим Петрович?

— Когда бы я успел? Сейчас, как раз время завтрака, а я с вами разговоры разговариваю.

— Где ваш котелок?

— Вон стоит, — Платонов показывает на полочку.

— А вода есть?

— В ведре.

— Тогда я вас сейчас угощу завтраком, раз вы пропускаете его из-за меня.

— Не извольте беспокоиться, — язвительно говорит Платонов, — Ребята мне принесут.

— Ничего-ничего, какое там беспокойство.

Под пристальным взглядом комиссара я наливаю в котелок воды, бросаю туда термическую капсулу и высыпаю пакетик порошка. Через две минуты по землянке разносится аромат настоящего плова. Ставлю котелок перед обалдевшим комиссаром:

— Приятного аппетита!

Платонов смотрит на плов, как на касторку. Я усмехаюсь:

— Не извольте сомневаться, это вполне съедобно и даже вкусно.

Беру ложку и снимаю пробу:

— Конечно, вкусно! Прошу! — я протягиваю ложку Платонову.

Тот недоверчиво берёт её и осторожно пробует плов. Глаза у него лезут на лоб, и он начинает наворачивать с аппетитом изрядно изголодавшегося человека. Спохватывается он только, когда ложка начинает цепляться за дно котелка.

— А вы?

— Обо мне не беспокойтесь. Матросы же сказали вам, что я только что поел. Ещё нужны доказательства?

Платонов молчит, и я выхожу из себя:

— Послушай-ка, Максим Петрович! В конце концов, я ведь могу с вами здесь и не разговаривать, а сделать вот так.

Я делаю угрожающее движение правой рукой. Платонов пытается схватить маузер, но тот уже в моей левой руке и смотрит прямо ему в лоб. Правой рукой я беру свой автомат.

— Вот, теперь, — говорю я, — одной очередью я прикончу матросов, что стоят за дверью и пристрелю вас. Потом возьму пулемёт и в упор расстреляю ваш отряд. И если бы я был белогвардейцем, я бы так и сделал…

Платонов, пока я говорю, медленно встаёт. На лице его ни страха, ни растерянности, только ненависть.

— Но я же этого не делаю! — договариваю я и бросаю пистолет на стол, а автомат на землю.

Махнув рукой, я снова сажусь на скамейку и, не спрашивая позволения, беру со стола комиссарский кисет и сворачиваю самокрутку.

— Какие ещё нужны доказательства? Да если на то пошло, мне и оружия-то не надо, чтобы с вами справиться. Зовите ваших матросов с винтовками, и вы увидите, как я успокою их голыми руками. Только, лучше не надо. Не дай Время, кости им поломаю, ущерб вашему отряду нанесу.

Платонов смеётся:

— Ладно, Николаич, успокойся, не горячись. Убедил ты меня. Не оружием своим и не этими фокусами убедил. Убедил ты меня вот, этим, — он показывает на пустой котелок, — ещё тем, что оружие сейчас бросил. А больше всего, знаешь чем?

— Чем же? — спрашиваю я и затягиваюсь махоркой.

— А вот этим самым, — он показывает на мою самокрутку, — Уж больно ты её мастерски крутишь, да и куришь махру, что твой «Дюбек». Офицерьё так не может.

Я смеюсь, а он снова садится за стол и смотрит на меня внимательно, доброжелательно и с любопытством.

— Так говоришь, из будущего? И какое же оно, наше будущее?

— Ваше? Не знаю.

— Как это, не знаешь?

— Ваше будущее ещё не состоялось, Максим Петрович. Я же говорил тебе, что Время состоит из бесчисленного множества Фаз. И жизнь каждой Фазы течет по-своему. Ваше будущее делается в настоящий момент, и зависит оно от множества факторов. В том числе и от того, успешно ли выполнит ваш отряд свою задачу или положите вы здесь свои жизни. Я не шучу. Возможно, что кто-то из этих молодых матросов после войны станет выдающимся ученым, а может быть в вашем отряде есть и Пушкин, и Айвазовский, и Чайковский, и Шаляпин. Или у кого-нибудь из них родятся гениальные дети, которые окажут заметное влияние на развитие вашей Фазы. А вот сегодня они могут головы свои сложить, так и не сделав того, что могли бы сделать. И история ваша пойдёт по-другому. С основного-то пути она не свернёт, а вот в деталях… А ведь из этих-то деталей она и складывается.

Платонов задумывается и долго кивает головой, словно продолжает слушать меня и соглашается со мной.

— Верно ты сказал, — говорит он наконец, — Ну, а в общих-то чертах, на основном-то пути, что будет?

— Ну, Мировой Революции не будет, это точно. А так всё будет: и радости, и горести, и приобретения, и утраты, и мирные дни, и войны, и победы, и поражения, и надежды, и разочарования. Короче, жизнь будет идти своим чередом.

— Здорово у тебя получается! Ну, ладно, не буду тебя зря пытать, спрошу только одно. Эту-то войну мы выиграем или нет?

— Выиграете. Должны выиграть, если постараетесь и дров не наломаете. Главное, народу не давайте от вас отшатнуться. Поскорее продразвёрстку прикройте, дайте крестьянству вздохнуть свободно. Оно по доброй-то воле вам хлеба в три раза больше даст!

Платонов прищуривается и вкрадчиво спрашивает:

— Что-то ты вдруг интересно заговорил. Ты не эсер ли часом?

— Коммунист я, такой же как и ты, большевик. А то, что я сейчас сказал, это вывод, какой в нашем Времени сделали, когда разбирались в тех ошибках, из-за которых много бед произошло.

— И кто же такой вывод сделал?

— Ленин.

Платонов молчит и смотрит на меня исподлобья.

— Не заостряйся, Петрович. Я понимаю, что ты сейчас думаешь. Явился из будущего какой-то дядя и учит нас жить. Я не прав. Диалектически не прав. Каждый народ должен сам пройти через свои ошибки и беды, выстрадать их. Только тогда вкус победы будет по-настоящему сладок.

Платонов миролюбиво улыбается:

— Значит, говоришь, что товарищ Ленин сам признает, что разверстка была ошибкой.

— Ошибкой была не развёрстка, а то, что она затянулась дольше нужного времени. Нельзя было упускать важнейшие экономические моменты. Бытие определяет сознание, а не наоборот.

— Ну, с этим более менее ясно. А как с тобой быть? Как я понял, задача у тебя потяжельше нашей будет. У нас враг рядом, и мы знаем, чего он хочет. А ты врага своего не видишь и не ведаешь, какие у него цели. И, тем не менее, ты идёшь ему навстречу. И куда же ты сейчас пойдёшь?