Адриан Моул. Годы прострации - Сью Таунсенд

Бернард захватил с собой «Человеческий фактор» Грэма Грина, чтобы не скучать в ожидании, пока меня отпустят. Он предлагал почитать вслух во время терапии, но я, поблагодарив, сказал, что послушаю запись передач Мелвина Брэгга «В наше время» на маленьком плеере[77].

— Ты прямо зациклен на самообразовании, признайся, старик, — ухмыльнулся Бернард.

— Я был вынужден стать самоучкой, поскольку не получил хорошего образования — вследствие нерадивости моих родителей.

Парень, подключавший меня к капельнице, был родом из Филиппин.

Я полюбопытствовал, давно ли он живет в Лестере.

— Маюсь здесь уже четырнадцать лет, — ответил он.

Почему же тогда не вернуться домой, удивился я.

— Когда отец решал, кто из его детей должен получить высшее образование, его выбор пал на меня. И теперь я посылаю домой то, что зарабатываю. На эти деньги кормится вся семья, а состоит она из семнадцати человек.

Позже, слушая, как Мелвин Брэгг расспрашивает академиков насчет роспуска монастырей в шестнадцатом веке, я размышлял о том, что жить в Англии двадцать первого века сравнимо с выигрышем в лотерее, ставка в которой — твоя жизнь.

Выйдя с химии, я увидел, как Бернард вытирает глаза замызганным белым платком. Сунув платок в карман, он потряс романом Грэма Грина:

— Ты должен это прочитать, старик. Герой мистера Грина такой благородный, такой порядочный, такой, на хрен, англичанин.

Я был поражен схожестью наших мыслей.

Позвонил матери на мобильный — она была все еще в парикмахерской. Сказала, что у нее возникли проблемы «с перышками» и теперь мастера пытаются исправить свою ошибку.

Далее в трубке послышались препирательства, а затем со мной уже разговаривал мужчина с австралийским акцентом:

— Я лишь хочу ввести вас в курс дела, сэр. Мы ни в чем не виноваты. Ваша матушка солгала насчет пробы на окрашивание и только потом призналась, что неделю назад обесцвечивала волосы в домашних условиях. Поэтому салон не несет никакой ответственности за то безобразие, что возникло у нее на голове.

Я попросил вернуть трубку матери:

— Мам, ну почему ты никогда не следуешь правилам?

— Они раздувают из мухи слона. Моя кожа всегда реагирует на обесцвечивание, сутки я мучаюсь, но потом все устаканивается. Не понимаю, с чего они бесятся.

Я спросил, где она припарковала машину.

— У салона, на стоянке для инвалидов, — безмятежно сообщила мать.

— Но места для инвалидов занимать нельзя! — взорвался я.

— Сегодня утром я чувствовала себя инвалидом. Прошлым вечером мы с отцом уговорили пару бутылок «Белой молнии».

В итоге домой нас вез Дуги Хорсфилд в своем такси. По пути я поинтересовался у Бернарда, что такое «Белая молния».

— Когда ты увидишь бездомного джентльмена, от которого воняет мочой, а на переносице у него открытая рана, знай, «Белая молния» — его любимый напиток для употребления на скамейке в парке.

Дуги расхохотался:

— Твои мама с папой, Адриан, встали на опасную дорожку.

Вернувшись домой, я сразу направился в спальню. Бернард принес мне льда положить на язвы во рту и предложил подогреть банку куриного супа с лапшой.

Встал в десять посмотреть новости в компании с Бернардом. Вчера в Хитроу открылся еще один терминал, пятый. По телевизору показали творящийся там хаос: автомобили, намертво вставшие в пробке на подступах к терминалу, отмененные рейсы, компьютеризированную систему выдачи багажа, которая не выдавала ничего, пассажиров на грани бунта, персонал, попрятавшийся в офисах.

— С тех пор как наши ребята прекратили бриолинить волосы, в Англии все стало по-другому, — посетовал Бернард.

Рано утром позвонил Гленн в страшном расстройстве. Он узнал от моей матери, что мы с Георгиной расстались и она теперь живет с Фэрфакс-Лисеттом.

— Вот что я скажу тебе, пап, мир, в котором мы живем, — жуткое место. Вернусь домой и накостыляю этому Фэрфакс-Лисетту, он у меня попляшет.

— Насилием никогда и ничего не добьешься.

— Это ты мне говоришь, — хохотнул Гленн. — Я в гребаном Афгане.

Я спросил, где он конкретно находится.

— Прячусь за стеной лагеря.

— От солнца?

— Нет, папа, — ровным тоном ответил Гленн, — не от солнца.

После обеда с визитом пожаловал Майкл Крокус.

— Я направляюсь в Фэрфаксхолл на чай, но сперва решил заскочить к вам. — После чего он битый час рассуждал о Партии независимости Великобритании и ее лидере Найджеле Фаредже: — Надеюсь, на следующих выборах я буду в списке их кандидатов.

В провале его оргосвекольного бизнеса он винит Евросоюз:

— Это все европейская бюрократия, она меня разорила. Человек должен иметь право свободно продавать свою продукцию, но их смехотворное законодательство об условиях труда и безопасности потребителей задушит любое начинание.

— А вы абсолютно уверены, Майкл, — спросил я, — что «Оргосвеклу» безопасно употреблять после того, как этот напиток месяцами хранился у вас в гараже при температуре окружающей среды?

— Свекла — натуральный продукт, — зарычал Крокус, — а ее сок содержит органические вещества, предохраняющие от порчи!

Он поделился планами добиться от Фэрфакс-Лисетта разрешения торговать с лотка на средневековом турнире, который состоится в Фэрфаксхолле в августе. И добавил:

— Я подрядил одного народного умельца, он сварганит для меня такие кривоватые кубки в стиле темных веков.

А на прощанье Крокус затронул щекотливую тему:

— Эта история с Георгиной и Хьюго, хм, нехорошо получилось.

— Просто душераздирающе, — вставил Бернард.

— Но у нее наверняка была причина, чтобы уйти, — набычился Крокус и глянул на меня так, словно я избивал свою жену.

— Кстати, — любезным тоном произнес я, — Кончита прислала письмо, приглашает Георгину в гости. Пишет, что ее второй муж, Артур, снабжает начальника полиции в Мехико-Сити отборной свининой.

Вечером минут пять смотрел «Секс и так далее», но остался холоден как лед. Неужто с моей сексуальной жизнью покончено?

О, некогда храбрец, что ж ныне ты не ладен?

Скажи, дружок, почто ты вял и хладен?