Легенды Лиса - Антон Александрович Карелин

вперед, чувствуя, как обрисовывается каждый изгиб тела, и захотела, чтобы кто-нибудь восхитился этими линиями, кто-нибудь обрадовался и улыбнулся её красоте. Кто-нибудь, чья радость осветила бы её изнутри.

Парень нахмурился, дернул плечом.

– Всё время вижу тебя с твоими… Ревную, ревную. От этого больно, ни о чем другом не могу думать. Внутри одна пустота.

Вздох, усталый вздох. Завтра с утра на занятия, думала она, а после занятий в кафе, а после работы – гулять. Обязательно встречу того, высокого у ворот в посольство, он хорошо запомнил меня, он так смотрел…

– Иногда мне кажется, ты просто невообразимо далеко, совершенно в другой вселенной, иногда что ты рядом… По идее, я должен просто наплевать. Чего я хожу за твоей тенью? Просто не могу не думать о тебе.

Не хочу думать, почти вымолвила она. Не хочу видеть, не хочу слышать, не хочу ничего помнить. Сейчас вымоюсь и засну.

– Какая глупость. Ты совсем меня не слышишь, – сказал он с каким-то глухим отчаянием и безнадежностью. – Дурацкий… – он задыхался – дурацкий разговор!.. Не слышишь, не видишь.

Минус, на этом дурацком счету снова минус, подумала она, все еще стоя перед зеркалом и рассматривая свое отражение, не обращая внимания больше ни на что. Что я буду делать с этим минусом… стипендию дадут через шесть дней.

– Я не жалуюсь, – спокойно сказал он, не поднимая глаз. – Весь этот разговор… Он ради… Я просто знаю ответ на вопрос. Хочешь ответ?

Чего я хочу, спросила она себя, чувствуя, что в первую очередь хочет вымыться в душе и еще часа два поспать, потому что потом нужно зубрить, не покладая учебников.

Он поднял голову, глядя куда-то сквозь потолок. И сказал:

– Будь у тебя хоть сто мужчин, хоть десять из них одновременно, ты не будешь с ними счастлива. Ты не можешь быть счастлива, потому что сама себе не позволяешь. Есть простейшая схема: каждый раз ты ищешь настоящую любовь, даже если говоришь себе, что это просто игра. Но каждый раз ты прекрасно знаешь, всё это ненадолго. Даже когда ты обманываешь себя, через месяц, через полгода или год все кончается, потому что ты с самого начала знаешь – это не всерьез, сейчас у тебя нет такой возможности, тебе нельзя. Ты не можешь жить без репетиции любви, но каждый раз хочешь больше, чем позволяешь произойти. Это так просто. Ты… принимаешь обезболивающее.

Она закрыла глаза, внезапно вспоминая всю вереницу событий, происходивших с ней за последние два года. Все волнения и безразличность, слова и молчание, чувства и пустоту.

– Ладно, ты можешь меня не слушать и не слышать. Плевать. Я просто ужасно упрямый. Я знаю, как мы могли бы быть счастливы. Жаль, – выдохнул он, выпрямившись, и кровать жалобно скрипнула. Наступила пронизывающая, глухая тишина. Только тихонько тикали часы на стенах.

Где же ты, отрешенно подумала она в гудящей кондиционерной тишине, почему ты никак не придешь, ведь я так жду тебя, так хочу узнать, какова она, настоящая, единственная любовь.

Открыла глаза очень медленно. В глубине зеркала на мгновение увидела того, кто мог бы любить и обнимать её. Он стоял, подняв голову, смотрел куда-то наверх – может, в небо. Когда он повернулся к ней, она едва не заплакала. Отвернулась. Подобрала брошенную футболку, почувствовав внезапный холод, скрестила руки на груди. Боком двинулась в ванную, с какой-то обреченностью в глазах. Ей было все равно. Ведь в зеркале была пустота.

Она мылась, и вода незаметно смывала одиночество. Завтра много нужно сделать. Этот длинный, с большим носом, у ворот – он так смотрел… Она невольно улыбнулась. Завтра будет совсем новый день. Боже, как хорошо, что можно просто жить и просыпаться по утрам каждый раз заново!

Вода бормотала, обрушиваясь вниз, стуча об эмаль и с глухой дробью разлетаясь на тысячи блестящих капель. Жара отступила, оставшись на улице, за щитами стен.

Он посидел еще немного в тихой комнате, молча глядя в пол. Поднял лицо, посмотрев на часы, встал, вышел, прошелестел одеждой в прихожей, закрыл за собой дверь.

Пролет, площадка, пролет, входная дверь подъезда раскрылась от резкого толчка. Искристый снег заскрипел под ногами.

Боже мой, подумал он, какая глупость. Какой маразм. Она не услышит ни одной из этих мыслей. Не узнает никогда.

Холодный ветер дунул в лицо, взвихряя колючие снежинки, преломляя тусклые солнечные лучи. Пять часов вечера, сказали густеющие тени; и на него взглянули переулки, темнеющие по мере того, как красное солнце спускалось в холодную январскую ночь.

2002г