Ашборнский пастор - Александр Дюма

На этот раз, в отличие от своего прошлого похода, я смертельно устал; к счастью, мне встретился по дороге крестьянин, ехавший в пустой крытой повозке.

Он предложил мне место, и я согласился, хотя такой вид передвижения явно задерживал мое возвращение на добрый час.

Но при всех условиях, с такой новостью я всегда приду слишком рано.

Домой я добрался уже затемно.

Дженни ждала меня у двери дома; на ее спокойном лице играла легкая улыбка.

Да и в самом деле, какую другую беду она могла предвидеть, кроме этого долгового обязательства, по которому я должен был отдать две гинеи, тем самым уменьшая наше и без того малое состояние?!

И я, видя это нежное и доверчивое лицо, говорил себе:

«Горе тому, кто обратит это спокойствие в тревогу, а эту улыбку — в слезы!»

Увы, тот, кому предстояло совершить невеселую метаморфозу, был я сам!

Она не ожидала, что я возвращусь на повозке, движущейся столь медленно! Однако, когда повозка остановилась у пасторского дома, Дженни

разглядела меня даже в ее темной глубине.

— Так это ты, мой дорогой Уильям! — радостно воскликнула она.

Затем, заметив медлительность моих движений, встревожилась:

— О Боже, уж не болен ли ты или, может быть, ранен?

— Богу было угодно, — откликнулся я, — чтобы я вернулся не с перемежающейся лихорадкой или переломом ноги, а всего лишь с одной новостью!

Тут она поняла, что я принес весть о какой-то большой беде.

— Господь мне возвращает тебя живым и невредимым, возлюбленный моего сердца, — сказала она, — а остальное — пустяки!

Затем она помогла мне сойти с повозки, поблагодарила крестьянина тем нежным голосом, что сам являет собой вознаграждение, и крестьянин уехал, успев шепнуть мне:

— О господин Бемрод, такая жена — воистину благословение Неба!

Мы с Дженни направились в дом. Я шагал впереди и вошел в свой кабинет, не произнеся ни единого слова.

Там я сел, привлек жену к себе на колени и сказал:

— Дитя мое дорогое, жди одну из самых больших бед, какие могут нас постигнуть.

Дженни побледнела.

— О Боже! — воскликнула она. — Уж не при смерти ли мой отец или моя мать?

— Нет, нет!

— Ну что же, — со вздохом облегчения произнесла она, — ты рядом живой и невредимый, родители мои живы, благодарение Господу! Я жду несчастье, которое ты принес мне, Уильям, и жду, можно сказать, не то что со смирением, а с радостью, ведь оно ниспослано мне Всевышним и передано через твои руки.

Я рассказал ей обо всем, что произошло у купца; правда, поскольку мне не хотелось жаловаться на моего хозяина-медника, я умолчал о визите к нему.

Во время моего рассказа я чувствовал, как два-три раза дрожь пробегала по телу Дженни.

Это убедило меня, что Дженни не столь уж нечувствительна к тому, что с нами произошло, как она хочет мне это показать.

— Да, — произнесла она озабоченно, когда я закончил, — ты прав, мой друг, это серьезно.

— А что ты думаешь о незнакомце, выкупившем это злосчастное долговое обязательство? — спросил я.

— Думаю, что это враг.

Мой хозяин сказал мне то же самое — совпадение удивительное! Два человека, такие прямодушные и такие честные, как медник и моя жена, не могли ошибиться одновременно.

— Я думаю так же, как ты, моя Дженни; но кто может быть этим врагом?

— Кто может быть тебе врагом, Уильям? Подумай хорошенько.

— Да я, кроме ректора, решившего посадить своего племянника на мое место, никакого другого врага не знаю.

— Золотое сердце! — прошептала Дженни. — Ну же, поразмысли еще!

— Никто не приходит на ум… Далеко он или близко от меня?

— Далеко ходить не надо, бедный мой Уильям.

— В таком случае, этот враг где-то поблизости от меня?

— Да.

Я перебрал в памяти всех тех, кого мои заслуги могли сделать моими врагами, затем тех, чьим интересам в Ашборне я мог нанести ущерб, затем тех, чью гордыню я, быть может, осознанно или неосознанно, уязвил.

Вот тут-то и пришла мне в голову страшная мысль.

Я побледнел.

Дженни это сразу же заметила и, кивнув, подтвердила мою догадку.

— Ты полагаешь? — спросил я.

— Друг мой, я в этом уверена.

— Как, этот лакей, это ничтожество, этот подлец, этот Стифф?!

— Теперь он наш заимодавец.

— В таком случае будем ждать, как на нас обрушится правосудие со всей своей суровостью, подстегнутой всеми силами ненависти.

— Друг мой, — произнесла Дженни с чувством возвышенной веры, — после земной справедливости существует справедливость небесная; кроме людской ненависти, существует любовь Господня.

— Что же, будем ждать, — отозвался я почти смиренно. — Впрочем, ждать нам недолго и уже завтра мы будем знать, как нам быть!.. Во всяком случае, — добавил я вполголоса в качестве последнего утешения моей гордыне, — я погибну, снискав славу еще большую, чем у Поликрата: у него был только один Оройт, а у меня их — целых два!

Как мы и предвидели, долго ждать не пришлось.

На следующий же день явился незнакомец с моим обязательством в руке и потребовал уплатить сумму в пятьдесят фунтов стерлингов.

Господин Стифф не был ни разу упомянут, но мы ни на минуту не усомнились, что удар исходит от него.

Впрочем, вскоре я утвердился в своей уверенности.

В ответ на мои слова, что я отнюдь не располагаю подобной суммой и могу отдать только те две гинеи, которые накануне повез г-ну Раму и от которых тот отказался, незнакомец предупредил нас, чтобы мы не удивлялись, если на следующий день начнется судебное преследование, и проведено оно будет со всем рвением; сказав это, он удалился.

Я успел ему ответить, что мой заимодавец, кем бы он ни был, может делать все, что ему заблагорассудится, но, мне кажется, что, действуя подобным образом, он поступает не по-христиански.

Как только незнакомец удалился, я взял мою подзорную трубу и поднялся на чердак.

Пасторский дом был в деревне самым высоким; из чердачного окна можно было обозревать все окрестности, так что из него я мог проследить за незнакомцем и по направлению его пути сообразить, откуда мне нанесли удар.

Догадка моя подтвердилась: незнакомец направился в сторону замка; примерно в полмиле от деревни Ашборн на опушке рощицы его ожидал всадник. Это была та самая рощица, через которую я прошел, возвращаясь из замка, и где Дженни, имея в виду управляющего графа Олтона и его супругу, воскликнула: «О, не правда ли, друг мой, ты никогда не станешь называть меня госпожой?»