Призови сокола - Мэгги Стивотер

Она думала, это будет такая хорошая жизнь.

Фарух-Лейн дошла до конца подъездной дорожки, втащила чемодан на семь ступенек и обнаружила дверь открытой.

Тогда у нее появились три отчетливые мысли.

Первая: кошка убежит.

Вторая: сразу за дверью, на коврике, лежали открытые ножницы. Это был символ Натана, его одержимость. Он повесил ножницы над собственной кроватью, когда был ребенком, и над кроватью Фарух-Лейн (но сестра решительно возразила). Он рисовал их в блокнотах и на стене у кровати. Он складывал старые ножницы в коробки.

Три: на столе лежали мозги.

Остаток дня прошел как в тумане. Все, что, как казалось Фарух-Лейн, она помнила лично, постоянно оказывалось чем-то, что рассказали ей впоследствии другие.

– Парцифаль, – сказала Фарух-Лейн и рухнула на колени рядом с ним.

Ее руки зависли над Парцифалем; она пыталась понять, что делать. Какая она была дура, когда собирала ему пакет с едой. Как будто это могло что-то изменить. Как будто это хоть когда-нибудь могло что-то изменить. Как будто что-то в принципе можно было изменить.

– Я всю ночь тебя искала, – сказала она.

Она дрожала, то ли потому что сюда не достигало солнце, то ли от вида Парцифаля. Ей нестерпимо было смотреть на него, но не смотреть было еще хуже.

Он отозвался чуть слышно:

– Я убил бы вас.

– Что… что я могу сделать?

Он попросил:

– Поправьте мне руки.

Обе руки лежали под странными углами, как будто Парцифаля швырнули наземь и он так и не смог выпрямиться. Фарух-Лейн осторожно положила левую руку (пухлую, детскую) ему на грудь, а сверху – правую (обычную, угловатую).

Он застрял сразу в двух возрастах, более или менее ровно разделившись пополам. Правая сторона была Парцифалем, которого она знала, подростком, которому было не суждено стать старше. А левая сторона представляла собой гораздо более юного Парцифаля, и справа все искорежилось и скрутилось, чтобы прийти в соответствие с детскими размерами. Невозможно – но факт.

Фарух-Лейн впервые поняла, что представляла собой жизнь Парцифаля, прежде чем Модераторы нашли его и завербовали. Как и все Провидцы, он менял облик в пределах личной хронологии. Младенец, мальчик, подросток и так далее, до того возраста, которого ему суждено было достичь. Он снова и снова переходил с этапа на этап, принося с собой звуки всех прожитых в промежутке лет и убивая тех, кто оказывался слишком близко. Пока Модераторы не показали ему, как обратить этот процесс внутрь, вызывая видения… и в конечном итоге разрушая себя.

Она никогда этого не видела.

И не думала, что это должно выглядеть именно так. То, что предстало ей, не походило ни на смену облика, ни на последнее смертельное видение.

– А ты можешь снова измениться? – спросила Фарух-Лейн. – Можешь опять стать молодым, если я уйду?

Неровная, скрученная грудь Парцифаля поднималась и опускалась, поднималась и опускалась. Он с усилием произнес:

– Я его остановил. Видение. На половине. Оно должно было меня убить, и я…

Он сам сделал это с собой?!

Юноша что-то пробормотал по-немецки. Потом сглотнул и закончил:

– Мне нужно, чтобы вы увидели то же, что и я. Чтобы это было не зря.

– Ох, Парцифаль.

Он закрыл глаза. Так было проще на него смотреть. Он где-то потерял очки, и теперь его глаза казались странными и голыми. Даже без очков они были разного размера.

– Это видение важно для вас.

– Для всех, – поправила Фарух-Лейн.

– Для вас, – повторил он. – Там… кое-кто важный для вас. О… вы… вы… вы… – у него задергались ноги.

Фарух-Лейн взяла Парцифаля за правую руку.

– Я здесь.

Он прошептал:

– Я не устал от вас.

И началось видение.

Фарух-Лейн уже один раз видела конец света. Это случилось после того, как Модераторы выследили Натана в Ирландии, но до того как они его убили. Когда штатный Провидец нашел ее, Фарух-Лейн сидела в потрепанном старом гостиничном баре, держа нетронутую пинту пива, которую кто-то для нее заказал. Она не помнила, как выглядел даритель. Он спросил, хочет ли она выпить, и она посмотрела сквозь него, не отвечая, и он сказал бармену: «Этой женщине пинту пива и священника», после чего отошел. И тогда к Фарух-Лейн подошел Провидец. Его звали Кормак.

Она собиралась убить Натана. За то, что он убил много людей. И за то, что мог убить еще больше.

В отеле в тот вечер было людно. По телевизору показывали спортивные соревнования, мужчины и женщины смотрели и шумели. Они двигались вокруг Фарух-Лейн, как планеты вокруг сгоревшего солнца.

Она собиралась убить Натана.

Кормак нашел ее в баре и спросил, хочет ли она знать, зачем они все это делают.

«Я могу тебе показать, – предложил он. – Правда, ты этого не забудешь».

Кормак был штатным Провидцем Модераторов уже несколько месяцев и имел большой опыт. Фарух-Лейн не могла представить, что когда-то он не владел собой. Это был солидного вида мужчина средних лет с убедительными морщинками вокруг темных глаз. Фарух-Лейн не знала, что старше он уже не станет.

«Это действительно произойдет?» – спросила она.

«Если мы не вмешаемся».

И она согласилась. Она и так не могла кое-чего забыть – собственной жизни. Так почему бы и нет?

Он увлек ее в коридор. Там лежал старый зеленый шерстяной ковер, истертый до пола, обои свисали коричневыми и белыми фестонами, превратившись в воспоминания.

– Не бойся, – сказал Кормак. – Этого пока не произошло.

Он обвил Фарух-Лейн руками. Она ощутила запах незнакомого шампуня, застарелого пота и лука – чуть-чуть. Это были объятия с незнакомцем, которые всегда казались странными, поскольку непривычные руки, ребра и бедра не стыковались друг с другом как положено.

А потом она почувствовала кое-что еще. Нечто… эфемерное. Нечто за пределами их тел.

Оно приближалось.

Ее тело гудело от непривычного ощущения.

Она поняла, что оно приближается.

«Может, я еще передумаю», – подумала Фарух-Лейн.

Но передумать она не могла.

Оно приближалось.

«Это…»

Она успела только испугаться, что, может быть, это происходит на самом деле – а потом ее накрыло видение.

И точно так же, на парковке позади торгового комплекса, ее накрыло видение Парцифаля.

Фарух-Лейн показалось, что она распадается на части, начиная с ног. Онемели ступни, потом бедра, потом туловище. Боли не было. Вообще никаких ощущений.