Невидимые тени - Алла Полянская

– Ужас какой… – Валерия вздохнула. – Не понимаю, хоть убей, как нашему Павлу удалось все это так лихо провернуть?

– Лер, ну сколько раз говорено. Вашу гостиную оборудовали записывающей аппаратурой. Охранники из фирмы Дробышева сели в автобус, где были еще люди из той же фирмы, готовые напасть на охрану поселка. А та к тому времени должна была спать – в питьевую воду добавили снотворного. Ну, они и сделали вид, что спят, вот Дробышев и выдвинулся, когда его наблюдатель доложил, что можно ехать. А тем временем по дороге в Озерное автобус, в котором ехали бандиты в масках, остановили и задержали, движение по шоссе продолжил точно такой же автобус с такими же парнями в масках, но уже из другого ведомства. Все те же серые личности, с которыми продолжает якшаться наш Павел.

– Лихо. Как можно было это незаметно провернуть, я диву даюсь.

– Темно было, Лерка, и люди там тренированные. Давай лучше подумаем, что мы Максиму и Майе на свадьбу подарим.

– А свадьба когда? – Валерия заглядывает в спальню Марека, где мирно спят ее близнецы. – Тебе все-таки нужно приучать Стефку самой ложиться в обед.

– Не хочу я ее заставлять. – Ника прислушивается к тишине. – Свадьба будет сразу, как они вернутся. Майе срочно нужна операция, Семеныч говорит, опухоль растет.

– Хорошо, что Дробышева убили. Вот я знаю, что нельзя так говорить, а все равно не жаль его ничуть. Теперь Майя сможет уехать…

Они переглядываются, пораженные внезапной догадкой. Ведь гораздо интереснее было бы оставить Дробышева гнить в тюрьме, для него это намного страшнее смерти, но кто-то убил его, хотя смысла в этом вроде бы уже нет.

– Ну, нет. – Ника гладит Буча, вскочившего на стол. – Не может быть.

– Не будем об этом думать. Убил и убил, его сто раз надо было убить за то, что он сотворил.

Но обе они думают о человеке со странной кличкой Пупсик, которого они никогда не видели, но который открыл Майе дорогу туда, где врачи помогут ей начать новую жизнь.

* * *

Майя бежит по дорожке к веранде, где мама разливает чай. Буч бежит рядом с ней, его шерсть блестит в лучах прохладного сентябрьского солнца.

– Хорошо, что ты пришла.

Майя садится в старенькое плетеное кресло, застланное толстым покрывалом с утятами. Это покрывало из ее детства, им застилали когда-то ее кроватку. Она помнит, как мама учила ее считать, показывая этих утят, и ей уютно и тепло.

– Съешь печенья, милая. – Мама подвигает к ней плетеную вазочку со свежим печеньем. – Ты же любишь такое.

– А папа где?

Майя впервые может говорить в этом сне. Имена больше не имеют значения.

– Папа? – Мать смеется. – Отец повел Майю смотреть на кувшинки, она никогда их не видела. В этом году кувшинок очень много на озере.

Майя берет из вазочки печенье и откусывает. Знакомый с детства вкус радует ее. Никто не умеет печь такое печенье, только ее мама.

– Я уеду, мам.

– Я знаю. – Мама смотрит знакомо, и Майе вдруг очень хочется остаться с ней. Придет отец, они вместе станут читать статьи из старых журналов и ходить на озеро. И будут клеить бумажные фонарики для новогодней елки, и мама испечет печенье, и вечерами они будут сидеть на веранде и смотреть, как угасает закат…

Но нужно уходить. Буч сидит на столе и смотрит ей в глаза, и Майя знает – он из другого сна, там те, кого она любит. И ей без них теперь совсем никак.

– Мы здесь останемся. Майя еще маленькая. – Мама гладит ее волосы. – Красивый кот, но совсем не дело, что он садится на стол.

Буч прыгает на пол и бежит по дорожке. Майя знает – там, за кустами жасмина и боярышника, находится калитка. Буч оглядывается – ну, что же ты, идешь или как? Она встает, поправляет сбившееся покрывало.

– Мне пора, мам. Папе привет. И Майе.

Она поднимается из-за стола. Ей пора уходить, она берет на руки Буча, а мама с улыбкой смотрит на нее. В саду пахнет осенью, астрами и мятой. Опустевшие качели качает ветер, доски пола на веранде влажно блестят, и Майя понимает: этот сон закончился. Больше она сюда не придет, пора оставить их в покое. Она бежит по дорожке, обсаженной астрами, запах осени кружит голову, Буч прыгает на столбик калитки и оглядывается.

– Иду я, иду.

Майя открывает калитку, и золотистый туман окутывает ее. Чьи-то теплые руки трогают ее щеки:

– Вернись ко мне, малыш.

Она открывает глаза.

Солнце пробивается сквозь плотную белую занавеску, белые стены сияют чистотой. Майя поворачивает голову – отчего-то ей больно, хотя боль не сильная, а какая-то далекая.

– Майя!

Она поднимает взгляд.

Максим смотрит на нее с тревожным ожиданием. Рядом Семеныч и еще какой-то человек… это шведский доктор, который успокаивал ее перед операцией.

Операцией? Значит, все позади?

– Ты молодец, Майя. – Семеныч говорит своим обычным густым басом, но в голосе его звучат ласковые нотки. – Все теперь будет отлично. Тут к тебе пришли, ты как, готова гостей принять?

Майя улыбается.

– Ну, хорошо. – Семеныч поворачивается к двери. – Так, заходим – только тихо!

В палату входят Димка, потом Ника с малышкой на руках, и ее муж, и Паша Олешко… Майя не верит своим глазам – Панфиловы, Лариса и даже Лилька, даже маленький Юрик, который, завидев отца, тут же потребовал взять его на руки.

– Мы ненадолго. – Ника поставила на столик огромный букет. – Ой, Майка, ты должна поскорее выздоравливать, потому что здесь красоты всякой полно, тебе обязательно это нужно увидеть, некогда лежать!

– Ника!

– Все, Семеныч, молчу.

Майя смотрит на них и думает о том, что это люди, с которыми она хочет быть вместе всю жизнь. И они приехали сюда только затем, чтобы она, открыв глаза, сразу поняла – она не одна. Майе хочется плакать, хотя она понимает, что это глупо – плакать от радости. Она счастлива снова увидеть всех, к кому так стремилась там, во сне, по ком она так скучала, что не захотела остаться на теплой веранде среди осенних астр.

Павел что-то кладет на тумбочку около вазы с цветами. Майя видит: это круглая банка кошачьего паштета, с которой лениво и высокомерно смотрит Буч. Глаза Павла иронично блестят.

– Ну, что, с возвращением?

– Все, уходите, ей нужно отдыхать. – Семеныч выгоняет честную компанию из палаты. – Я еще зайду, Майя, постарайся уснуть.

Но ей не хочется спать.

Максим садится рядом и берет ее ладонь.

И сон, где его не было, остается сном, в который больше нет возврата.