Сталин и НКВД - Леонид Наумов

Что понятно из этих рассказов? В «версии очевидцев» есть общие черты:

— Сталину стало плохо, но охрана самостоятельно не вызвала врачей;

— информация от сотрудников Ближней к членам Бюро идет через Маленкова;

— ночью на даче были члены Политбюро, но они сначала также тоже не вызвали врачей;

— врачи появились только утром.

На этой основе историки обычно реконструируют ход событий 1 марта:

Около 5 утра уехали гости Сталина, и Хрусталев отправил всех отдыхать, оставшись с Вождем наедине. Около 10 утра Хрусталев сдал дежурство Старостину. Старостин, Лозгачев и Туков находились на кухне, ожидая пробуждения Хозяина. Около 14.00 они начали волноваться, потому что обычное время пробуждения 11–12.00 часов прошло. В 18.30 постовой заметил свет в столовой. Сталин, видимо, встал и перешел из большой столовой в малую. Здесь последовал удар (второй?). После 22.00 Лозгачев нашел вождя на полу в малой столовой, и Старостин позвонил «начальству». В районе 22.30–23.00 часов Маленков узнал о болезни Сталина, и ночью туда едут члены Бюро Президиума ЦК.

Расхождения в рассказах очевидцев касаются деталей. Что именно пил Сталин накануне? Хрущев пишет, что «Сталин был навеселе», но охранники говорят, что все пили только «сок», а Хозяин вообще «разбавил кипяченой водой стопку «Телиани».

Кто именно нашел больного вождя? Из текста Хрущева может сложиться впечатление, что первой была М.П. Бутусова. По версии Лозгачева, он сам нашел Сталина, который лежал в малой столовой без сознания. Собственно не совсем ясно и где лежал Вождь. По рассказу Хрущева кажется, что в большой столовой.

Кто и когда приезжал на Ближнюю? Сам будущий первый секретарь ЦК пишет, что как только ему позвонил Маленков, «мы» сразу же собрались и приехали к Сталину. Это было «поздно вечером». Но, по словам Лозгачева, все было иначе. Около трех ночи приехали Берия и Маленков, а Хрущев был на ближней даче только на следующий день к половине восьмого утра. Правда, Хрущев не утверждает, что он заходил в комнату, где Лозгачев сидел у умирающего вождя. Наоборот, он пишет в воспоминаниях, что оставался в дежурке. Иными словами, Берия и Маленков могли пройти внутрь, а Хрущев (и Булганин?) остались в дежурке, поэтому их Лозгачев и не видел.

Если посмотреть воспоминания сына Хрущева, то выяснится, что в первый раз Никита Сергеевич поехал на дачу Сталина около полуночи. Н.С. Хрущев продолжает: «… Некоторое удивление вызвало скорое возвращение отца, он отсутствовал часа полтора-два. Однако, вопросов никто не задавал, он, молча, поднялся в спальню и вновь углубился в свои бумаги… Как он уехал вторично, я уже не слышал, наверное, лег спать. На этот раз отец не возвращался долго, до самого утра».

Когда появились врачи? Хрущев пишет, что они появились ранним утром, а Лозгачев утверждает, что врачи оказали помощь Сталину лишь в 9 часов.

Именно вокруг анализа «разногласий очевидцев» обычно и разворачиваются споры историков и публицистов: кто сказал правду, а кто и в чем соврал? Вместе с тем, ситуация представляется иной, намного более сложной и намного более простой.

Во-первых, вызывает подозрения страх охраны зайти к Сталину: «он строго-настрого приказал: если нет движения, в его комнаты не входить. Иначе строго накажет». Конечно, психологически это может быть отчасти и убедительно. Страшно, особенно зная характер Хозяина. Но охранники понимают и другое — именно они отвечают головой за жизнь и здоровье Вождя. «Он умрет, а нам с тобой крышка будет», — объясняет Лозгачев Старостину прописные истины. Как поступает в таких случаях «маленький человек»? Конечно, попытается снять с себя ответственность за происходящее, «доложить по инстанции». Заподозрив около 14.00, что с Хозяином «не все хорошо», Старостин и Лозгачев может и боялись сами войти к нему, но должны были доложить начальству и тем снять с себя ответственность за дальнейшее. Убежден, что сотрудники Ближней так и сделали вскоре после 14.00. Кому они могли позвонить? Лозгачев — коменданту дачи Орлову. Тот в отпуске, конечно, но и вопрос важнейший. Может быть, не дозвонился, если начальник был не в Москве. Но Старостин должен был позвонить своим руководителям в отделе охраны. Как минимум, доложить оперативному дежурному, а тот доложил бы начальнику отдела охраны, которым в тот момент был… министр государственной безопасности С.Д. Игнатьев.

Конечно, он поручал оперативные дела заместителям. В марте 1953 года у начальника отдела было два заместителя. В письме Маленкову от 10 июля 1952 года министр государственной безопасности Игнатьев просил утвердить на должность заместителя начальника управления охраны полковника ГБ Николая Петровича Новика. «МГБ СССР имеет в виду в последующем рекомендовать тов. Новика Н. П. на должность начальника управления охраны МГБ». Другим заместителем начальника отдела был подполковник ГБ Павел Николаевич Максименко.

По мнению автора этой книги, боязнь охраны не только войти к Сталину, но даже позвонить ему по домофону была совершено необычной. Дмитрий Волкогонов в краткой биографии Сталина, опубликованной в 1996 году, пытается объяснить страх «прикрепленных»: «…после полудня у обслуги появилась большая тревога. Однако без вызова никто не смел входить к вождю; так повелевала инструкция Берия». Такой инструкции для охраны, справедливо читает Медведев, быть не могло. Берия уже с 1946 года не был ни начальником, ни куратором МГБ. По линии правительства и Политбюро он контролировал лишь деятельность МВД.

Медведев предлагает простое и убедительное объяснение того, почему ни Старостин, ни Лозгачев не упоминают о приезде Хрущева и Булганина. Это понятно, так как, приехав на дачу к Сталину намного раньше, Хрущев и Булганин вообще не входили в комнаты Сталина, а ограничились беседой с охранниками в дежурном помещении возле ворот. Хрущев и Булганин пробыли в дежурной комнате охраны МГБ час-пол-тора, но решили не входить к Сталину. Им было уже известно, что Сталин парализован и не реагирует на вопросы. Но лично убедиться в этом они почему-то не хотели. Объяснение Хрущева о том, что они не хотели «смущать» Сталина, по мнению Медведева, совершенно несерьезно. Можно предположить, что они приехали на дачу в Кунцево и оставались там, в помещении охраны МГБ, просто потому, что им были нужны надежные телефоны экстренной правительственной связи и безопасное помещение для согласования между собой определенных мероприятий. Отсюда они могли позвонить друг другу и посовещаться о дальнейших действиях.

Представляется важным то, что Медведев правильно концентрирует внимание на одной из ключевых фигур этой истории — министре государственной безопасности С.Д. Игнатьеве. Охрана дачи Сталина (и Кремля), подчинялась в этот период не Берии, как это часто пишут, а министру МГБ — С.Д. Игнатьеву. Последний в тот момент лично исполнял обязанности начальника управления охраны МГБ. Трудно не согласиться с Медведевым, что самое странное в рассказах об этих событиях — описание поведения Игнатьева. «Как министр госбезопасности он, безусловно, имел право вызова врачей при подобных обстоятельствах», считает историк.

Во-первых, в системе охранной службы МГБ дача в Кунцево была приоритетным объектом. Поэтому Игнатьев получал регулярные рапорты с дачи о планах Сталина и должен был принимать в связи с этим необходимые меры. Звонок охранников с информацией о том, что со Сталиным плохо, конечно такой случай. Игнатьеву, безусловно, позвонили с дачи и рассказали о том, что распорядок дня Сталина изменился в связи с тем, что он не встал утром, как обычно, и не дает никаких распоряжений. Этот звонок поступил, очевидно, от старшего офицера дежурной охраны подполковника Старостина. После этого Игнатьев не мог не звонить снова, чтобы контролировать ситуацию. Однако источники ничего не сообщают нам ни о рапортах старших офицеров министру, ни о его реакции ДО 22.00. Можно предположить, считает Медведев, что Игнатьев по своим собственным каналам связи с дачей Сталина знал раньше других о том, что Сталин 1 марта не встал, как обычно, и не отвечает ни по одному из телефонов срочной правительственной связи. Причины этого для Игнатьева могли быть ясны — тяжелая болезнь.