Смерть секретарши - Борис Носик

Позднее, когда они решили пожениться, Нина рассказала ему также про отца, с которым у нее сохранилась какая-то не очень прочная эпистолярная связь. Отец у нее оказался из армян. Валевский был потрясен. Позднее он справился с собой и даже сумел себя успокоить. Что ж, бедная ее матушка разделила судьбу всего нашего народа: не татары, так армяне. В конце концов, армяне тоже были православные. У них был Месроп Маштоц. Был Грегор Нарекаци… Валевский ясно представил себе, как неистовый армянин увлекает на сеновал простодушную светловолосую новгородскую крестьянку. Видение это возбуждало Валевского. Он мог бы им долго вдохновляться в тиши, но нужда в мастурбации отпала: Нина переехала к нему насовсем.

Они поженились без шума, и Нина ушла из Дома печати. Она нашла небольшую, но вполне интеллигентную должность в ведомственном издательстве. Брак их, в общем-то, был удачным: Нина сохраняла все то же почтительное изумление перед его памятью и образованностью. Она и сама много читала, но никогда не лезла в разговоры мужчин (это была приятная неожиданность и даже редкость в городском семейном быту). Зато она никогда не забывала подать на стол чай или закуску. Она оказалась малоинтересной в постели, но Валевский и не был избалован разнообразием. Он мечтал сейчас, что она забеременеет, что у них будут дети или хотя бы один ребенок. Дом стал для Валевского крепостью, откуда он выходил на бой с недругами. События сегодняшнего дня, впрочем, несколько смутили его семейный покой. Нина позвонила Валевскому на работу и сообщила, что ее отец приехал из своего Ростова в Москву. Он тут в командировке, остановился в гостинице «Центральная» и ждет их обоих вечером у себя в номере.

Валевский не был готов к такой встрече. Он не знал, как ему относиться к человеку, вызывавшему у него еще недавно такие острые приступы недоброжелательства. К этому осквернителю расы. К этому торжествующему самцу (он ведь и не подумал жениться на доверчивой Нининой матушке; впрочем, может, она и не была доверчивой, но в таком случае он просто насильник). К одному из восточных кобелей, которые так нещадно пользуют нашу женщину. Ту самую русскую женщину, которую воспевали Некрасов и даже этот иностранствующий Тургенев; о которой так прочувствованно писал Гончаров. Русская женщина стала объектом их неуемных вожделений, их легкой добычей, подстилкой… Впрочем, он готов был признать, что главная опасность исходила все-таки не от армян. В конце концов, армяне все же были христианами, и у них была родина. А вот те, другие…

Нина прибежала, запыхавшись. Она попросила его быть вежливым с ее отцом. Оказывается, он все-таки заботился о ней — высылал деньги. Иногда даже фрукты. Иногда также одежду. Он был какой-то там железнодорожный начальник у себя в Ростове-на-Дону и, кажется, не упускал случая послать с проводником посылочку. Он был в курсе ее отношений с Валевским, и вообще он гордился тем, что она вошла в литературу… Валевский не совсем понял, что она имела в виду. Не понял, когда она вошла в литературу — когда вышла за него замуж или когда устроилась уборщицей в Дом печати. Он не стал уточнять.

Нина сказала, что ее отец тоже очень любит литературу. Однажды он даже прислал ей книгу. Ее первую книгу стихов. Ашот Гарнакерьян. Любимые писатели отца были Геворк Эмин и Алим Кешоков… В общем, он был интеллигентный человек, и она не хотела бы его обижать. Правда, ведь это будет нехорошо — обидеть его?

— Правда, — согласился Валевский, глядя на эскалатор, ползущий им навстречу.

В конце концов, он должен сделать это ради нее. Все не так просто. Жизнь человека идеи, в особенности жизнь русского человека идеи, полна сложностей…

Папенька встретил их в вестибюле: он беседовал с беленькой, пухлой администраторшей. Он сказал, что вышел их встретить, а потом вспомнил, что ему нужно договориться с администраторшей о продлении. Но Валевский, который давно наблюдал за повадками этих людей, с первого взгляда понял, о чем он там договаривается с администраторшей. Предчувствия не обманули Валевского — папаня был ходок, он был именно по этой части, пузатый, но еще не старый провинциальный армянин. И нос у него был Нинин. Вернее, у нее был его нос. Это был удар, потому что версия о новгородском носе давно уже стала их милой семейной легендой.

Он вызвал лифт, шустро поднял их в номер и усадил за стол. Коньяк был уже открыт — на столе было много закусок, разные сорта рыбы. Папенька объяснил, что его поезда мчатся по стране — чу-чу-чу (Валевскому показалось даже, что папаша для убедительности выпустил дым) и его проводники везут во все концы страны дефицитные товары, исправляя ошибки нашей торговли. Папенька был музыкален, он тут же спел им, нарезая колбасу: «Стучат, стучат, стучат колеса…»

Они выпили первую — за прочный брак, потом — вторую — за советскую семью, третью — за советских детей и тут же четвертую — за дружбу народов. С горя Валевский быстро захмелел, потом просто вырубился. Папенька говорил об армянах: это был великий народ, у них была лучшая в мире азбука, они раньше, чем русские и чем грузины, приняли христианство. Но они были несчастный народ: они были рассеяны по свету, и в один прекрасный день, а может быть, два прекрасных дня, впрочем, не таких уж прекрасных, конечно, — турки вырезали два миллиона армян. Теперь армяне должны вырезать два миллиона турок — подобное нельзя прощать, так что это большая национальная задача. Армяне дали миру половину великих людей — художник Айвазовский был армянин, певец Шарль Азнавур, адмирал Исаков и так далее. Армяне, наконец, очень деловой народ.

— Где армянин, там еврею делать нечего, — сказал Нинин папа, и душа Валевского при этом народном афоризме возликовала. Вот оно, утверждение христианского духа, твердое и четкое разделение, размежевание мира. Валевский начал говорить, впрочем, не так гладко и связно, как всегда. Он был сильно пьян. Он сбился. Он что-то никак не мог вспомнить, как звали Маштоца. Мисрак или Месроп.

— Пусть папа расскажет… — перебила его Нина. Она тоже изрядно замазала. — Он все знает про своих нацменов.

— Я вам расскажу, чтоб вы знали, — сказал отец. — Это никакого отношения к попам не имеет. Это торговая поговорка, ара. Где армянин, там еврею… и так далее. Потому что евреи, я вам скажу, тоже неплохо по торговой части умеют. Что касается меня, то я вам скажу так: вы знаете, как меня зовут в управлении дороги? Дважды еврей Советского Союза. Ничего? Потому что мать у меня лично была просто-напросто ростовская еврейка. Так с кем лучше иметь дело? Со мной. Кого послать? Меня.

Дальше Валевский уже ничего не слышал. Он испил до дна свою рюмку, не слушая, за что они пьют. Может, они выпили за свитки Торы или звезду Давида. Может, они пили за обрезание. Он ошалело смотрел на этого неукротимого папеньку, который успел приволочь в номер беленькую администраторшу и теперь поил ее коньяком, совал ей за пазуху конфеты. Потом Валевский увидел, что его Нина, совсем пьяная, целует папеньку, а тот держит руку под кофточкой у администраторши. Наконец папенька вызвал им по телефону такси, свободной рукой удерживая при этом администраторшу, чтоб она не вернулась к служебным обязанностям…

Потом Нина спускала Валевского на лифте, и подпирала, и тащила, и толкала — до такси, от такси, до дому, вверх по лестнице…