Зло - Эдуард Хруцкий

— Зачем вы так, Игорь Дмитриевич? Сговорились, — улыбнулся Зверев, — только я реалист.

— Это как понимать? — перебил его Голованов.

— А очень просто. Пессимист видит в туннеле мрак. Оптимист — свет в конце туннеля, а реалист — мчащийся на него поезд. Одна случайность…

— Саша, ты же в университете Гегеля изучал? — спросил Ельцов.

— Когда это было.

— По Гегелю, случайность — непознанная необходимость. Ладно, обойдемся без философских определений, перейдем к делу. — Игорь Дмитриевич достал из кармана начерченный им план переулка. — Операция будет проходить здесь.

* * *

А Ястреб все-таки угодил в больницу. После разборки с Гиви сердце, как назло, прихватило, и Алена ночью вызвала «скорую помощь». Молодой врач не стал слушать никаких доводов и сказал:

— Хотите жить — ложитесь в стационар.

Алена заслала ему полтинник, и Ястреба отвезли в стационар Института кардиологии на Покровке. Там его опутали проводами с датчиками, капельницу поставили, начали интенсивно лечить. Днем приехал Шорин, немедленно пошел к директору института, и Ястреба положили в отдельную палату. Алена приволокла телевизор, и Ястреб лежал, читал Юлиана Семенова и смотрел кино.

Так он провалялся до конца лета, вышел из больницы в начале сентября.

В маленькой чистой палате, когда не было кино и надоедало читать, он вспоминал свою лихую жизнь, с горечью думая, что деньги, ради которых он упирался рогами, счастья ему не принесли. Ну, одевался он, по ресторанам погулял, жил в номерах люкс в Крыму и на Кавказе, с бабами пошустрил, а конец один. Койка больничная — платформа для пересадки. Одни на волю, других в морг. И навалилась на Ястреба тоска, бессмысленная и тяжелая. Внезапно понял он, что жизнь заканчивается и никакие деньги и камушки не помогут откупиться от деревянного бушлата.

— Что ты такой мрачный, миленький? — спросила Алена, когда Ястреб садился в машину. — Врач сказал, что пока ничего страшного нет. Я с твоим Сашкой поговорила, он не против, чтобы мы на Рижское взморье уехали.

— Какое взморье, — махнул рукой Ястреб, — октябрь на носу.

— Ну и что? Тебе воздух нужен, а не солнце. Поедем в Дубулты, в дом творчества писателей, я уже насчет путевки договорилась.

— С Львом Толстым?

— Не остри, пожалуйста. У них в Литфонде хорошие девки работают, они за бабульки любую путевку дадут.

— Ладно, Аленка, поедем. Подышим воздухом.

— И домик присмотрим.

Особых дел у него не было. Из дома он позвонил Зельдину, рассказал о болезни. Тот поахал и предложил деньги на поправку здоровья. Ястреб поблагодарил и попросил, чтобы их прислали с Борькой Пахомовым.

Теперь он должен был сделать главное: поехать к Филину и выяснить, что случилось с его камнями.

Странно вел себя законник гребаный. Взял камни на огромную сумму и ни слуху ни духу. Не надумал ли уркаган поганый кинуть его? Ястреб знал много похожих историй.

Но Филин — не обычный урка. Он держал общак и считался в авторитете. Его мнение на правиле стоило многих голосов. Он был третейским судьей. Одно его слово прекращало войну между ворами и приговаривало виновного к смерти.

Конечно, можно взять Пахомова с парой его бомбардиров и заделать гада Филина, но после этого от блатной мести на Кушке не спрячешься. Значит, все надо решить по уму. Достойно, мирно и уважительно. Ястреб взял такси и поехал в Переделкино.

Филина Ястреб увидел на террасе.

— Хозяин! — крикнул Ястреб, — можно зайти воды напиться?

Филин подошел к дверям, приложил ладонь к глазам, словно высматривая кого-то вдалеке, и сказал, улыбаясь:

— Что-то глаза мои старые ослабли совсем. Не дорогой ли гость Леня Сретенский?

— Он самый, уважаемый, — засмеялся Ястреб, — привез передачу отшельнику.

— Заходи, Леня, заходи.

— Давненько, Филин, меня так не называли. А то все кликухой птичьей величают. Надоело.

— Я тоже в птицах хожу, имя-то мое мало кто знает.

Ястреб поднялся на террасу, вынул из полиэтиленового пакета бутылку португальского портвейна, коробочку с эклерами и пакет апельсинов.

— Балуешь меня. Леня, балуешь.

— Я тебя, Филин, всегда уважал.

— Знаю, милок, знаю. — Хозяин ушел в комнату и вернулся с тарелками и бокалами. — Открывай бутылку-то, — прищурился он, — люблю я это винцо.

— Открыть не проблема, только я пить не буду, — вздохнул гость.

— Что такое, милок?

— Сердце! — Ястреб постучал пальцем по груди.

— Что, браток, — усмехнулся хозяин, — много выпил?

— Тебе не переплыть.

— Вот потому и маешься с мотором. Чайку тебе душистого заварю.

Хозяин маленькими глоточками пил портвейн, а гость чайком баловался.

— Знаю, Ленечка, зачем ты приехал. Камушки твои у меня. В целости и сохранности, а вот сдать их по хорошей цене не удается пока.

— Что, клиенты твои обеднели?

— Да нет, они все нафаршированные выше крыши. Только цену стоящую давать не хотят.

— Это как?

— А вот так. Говорят, времена не те. А торговать надо осторожно. Ты про разгонщиков ментовских слышал?

Как же Ястребу не слышать. Если разобраться по делу, он был одним из них. И к абаловским тайникам руку приложил, и на некоторых богатеньких навел Сашкиных бойцов.

— Слышал что-то. Болтали люди.

— Вот то-то и оно. Борю Цыгана посадили, тот мог целый алмазный прииск скупить. А его шестеркам я камушки твои показывать боюсь, а то получится, как с дрессировщицей Ириной Бугримовой.

Историю эту Ястреб знал, как никто другой, так как сам ставил кражу из квартиры знаменитой артистки цирка.

Ретро. 1981 год

В ноябре прошлого года сразу после праздников Шорин приехал к нему рано утром. Алена не любила Сашку, с трудом скрывала это, поэтому осталась в спальне, а они пошли на кухню.

— Есть дело… — Шорин по-хозяйски открыл холодильник, достал бутылку польского пива с красной этикеткой, налил его в кружку и ждал, пока осядет пена.

Ястреб молчал, не ожидая ничего хорошего от раннего визита шефа.

— Есть дело, — повторил Шорин, — что молчишь?

— Жду.

— Значит, так. Об артистке Ирине Бугримовой слышал?

— Слышал.

— О ее камнях знаешь?

— Что-то люди говорили.

— У нее редчайшая коллекция камней. Что молчишь?