Совсем другое время - Евгений Водолазкин

– Но вас было только сто пятьдесят.

– Так ведь и вы не Леонид. Тут уж, знаете ли, всё одно к одному.

Генерал проснулся незадолго до рассвета. То, что он принял за жесткую подушку, оказалось обшлагом его рукава. Под ним нащупывалась бархатная обивка стола. В неподвижном черном море за окном перемигивались огоньки: корабли на рейде были готовы к отплытию. Генерал посмотрел на часы. Через час на набережной должен был начаться напутственный молебен.

На молебен приехали командиры отплывающих из Ялты соединений. Набережная была полна народу. При первых звуках службы генерал опустился на колени, и ему последовали все офицеры. Вся огромная толпа тоже встала на колени. Сырой морской ветер заворачивал епитрахили священников, хлопал о флагшток трехцветным знаменем. Генерал пытался вникать в каждое слово службы, но незаметно для себя отвлекся. Он подумал, что эвакуация, в сущности, вполне могла бы состояться и без него.

Молебен оканчивался. Благословляя, епископ окропил его освященной водой, и несколько капель попало генералу за воротник. Вне всякого сомнения, это в его жизни уже было. Как много все-таки довелось ему испытать незабываемых вещей. Стекание дождевых капель под кителем. Полусонное стояние на берегу Ждановки. Полумрак. Такой же мокрый ветер. Можно ли считать тогдашнюю воду освященной? Она падала прямо с неба. В кармане шинели генерал нащупал карандаш. Лучше ему все-таки было остаться на Перекопе. Может быть, он там и остался.

Генерал медленно поднялся с колен. По лицам стоявших он понял, что ждали только его.

– Соблаговолите сказать напутственное слово, – обратился к генералу Кутепов.

Генерал смотрел, как метались на ветру седые волосы епископа. Они хлестали его по глазам, забивались в разомкнутые одышкой губы, а он не делал попыток их убрать. В жизни генерала было и это. Такой же старец и такое же метание седин. Он только не мог вспомнить – где. Жизнь начала повторяться. Епископ не смотрел ни на кого в отдельности, и пауза его не тяготила. Его лицо не выражало нетерпения. Генерал вспомнил: это был скрипач его детства. Он играл здесь же, у решетки Царского сада.

– Мне нечего сказать.

Адмирал Кутепов пригладил волосы и сделал несколько шагов по направлению к толпе. Откашлялся. За спинами стоящих заржала лошадь.

– Мы сделали всё, что могли…

Словно ища новых слов, Кутепов оглянулся на генерала. Но генерал молчал. Кутепов подумал и попросил у всех прощения. Генерал кивнул: он находил это уместным. Кутепов обвел толпу глазами, набрал в легкие воздуха и крикнул:

– Прощайте!

– Прощайте, – сказал Кутепову генерал. – Моя миссия окончена.

– Нас ждет катер, – кивнул в сторону моря Кутепов.

– Я командовал сухопутными операциями, а теперь начинается морская. Вы адмирал, не я.

Адмирал посмотрел на часы.

– Мы не можем больше задерживаться.

Всё еще изображая непонимание, он принял из рук генерала папку с двуглавым орлом.

– Это то, что вам понадобится в Константинополе, – сказал генерал.

– Вы их всё равно не дождетесь.

– Включая переписку по предоставлению убежища и итоговый отчет казначейства.

– Они погибли на Перекопе, и вы это знаете.

– Дело, собственно, не в них.

– Генерал, красные вас не просто убьют – они разрежут вас на куски.

– Не стоит тратить времени на пререкания. Вас ждут сто сорок пять тысяч человек. Это только по списку. В действительности, я думаю, их там гораздо больше.

Переложив папку из правой руки в левую, адмирал Кутепов приставил ладонь к фуражке. Он проделал это так медленно, что успел ненароком покрутить пальцем у виска. Или так только показалось генералу.

Набережная опустела довольно быстро. Там остались лишь брошенные при эвакуации лошади. С некоторых даже не успели снять седла. Никому не нужные лошади разбредались по окрестным улицам. Они ржали от голода. В ожидании хозяев снова возвращались на набережную и терлись о заледеневшие фонари. Свою покинутость лошади воспринимали как недоразумение.

К решетке Царского сада ветер прибивал листовки, разбросанные еще несколько дней назад. Генерал поднял одну из них. В листовке товарищ Фрунзе призывал ялтинцев не оказывать сопротивления. Он гарантировал жителям города всеобщую амнистию. Генерал разжал пальцы, и клочок бумаги полетел в пустом пространстве набережной. Оказывать сопротивление жители города не собирались.

К вступлению красных Ялта готовилась по-другому. Заколачивались витрины магазинов. В домах прятались провизия и столовое серебро. Меры были оправданными, но, как оказалось впоследствии, недостаточными. Когда через день город застыл от ужаса, и магазины, и серебро показались сущей подробностью. Среди вспыхнувшего террора ялтинцы о них даже не вспомнили, как никто из красных не вспомнил о листовках товарища Фрунзе.

Когда за горизонтом исчез дым последнего парохода, в город вошел отряд капитана Кологривова. Отступая под пулями красных, бо́льшую часть своего отряда Кологривов сумел сохранить. На рассвете того дня их спасла сильнейшая метель, внезапно сорвавшаяся над Перекопом. Метель позволила отряду уйти и сбила с толку преследователей. Она сопровождала отряд полдня, закрывая его сплошной снежной пеленой. Отряд Кологривова не погиб. Он заблудился.

Вместо ялтинского направления, предписанного отряду генералом Ларионовым, в густой метели изначально был взят ошибочный курс на восточную оконечность полуострова. Ошибка выяснилась лишь глубокой ночью на узловой станции Владиславовка. Вместо того чтобы двигаться к ближайшему порту Феодосия и садиться на корабли там, верный приказу, отряд повернул обратно на север. Для того чтобы попасть в Ялту, он по пройденной уже дороге направился к центру полуострова и только затем двинулся на юг. В Ялте отряд капитана Кологривова оказался лишь под вечер следующего дня.

Встретив отряд, генерал не стал размещать солдат в казармах. Он поселил их в домах, которые, по его сведениям, были освобождены при эвакуации. После изнурительного перехода отдых был для солдат жизненной необходимостью. Такой же необходимостью было для них сжечь военную форму. Именно с этого генерал и приказал начать.

Сам он отправился в городской театр. После недолгого совещания в костюмерной ему вынесли все имевшиеся татарские костюмы (около двух десятков) и костюмы мастеровых (восемь штук). С татарской одеждой всё было в порядке, но в костюмах мастеровых (их шили в Италии) сквозило что-то неистребимо иностранное. Кроме того, они были не по-здешнему опрятны. Подумав, генерал их отверг, но потребовал фраки с цилиндрами, в поисках которых подняли реквизит Веселой вдовы. Нашлось также несколько костюмов трубочистов с невесомыми бутафорскими лестницами, но генерал предпочел от них отказаться. Он сказал, что не поощряет излишней театральности. Еще он спросил, нет ли в театре костюмов нищих, но нашлись лишь лохмотья юродивого (Борис Годунов), для месяца ноября недопустимо легкие. Отдельные части театрального гардероба, включая дюжину кушаков и шапок, были взяты генералом про запас. Всё отложенное им он велел погрузить на телегу и отвезти в Ореанду. Против рассказа о посещении театра рукой генерала на тетрадном поле было написано: «Удачная идея».