Иезуитский крест Великого Петра - Лев Анисов

По Москве пошли толки, предположения. Старые вельможи предсказывали, чему необходимо случиться должно, и не обманулись.

Возвратившись в первопрестольную, Петр II собрал 19 ноября всех членов Верховного Тайного Совета и всех почетнейших сановников, военных и гражданских, и объявил им торжественно о намерении своем вступить в супружество со старшей дочерью князя А. Г. Долгорукого княжною Екатериною Алексеевною.

24 ноября, в день тезоименитства княжны Екатерины Алексеевны, все высшие чины русские и все иностранные министры приносили ей поздравление как невесте государевой. Обручение назначено было на 30 ноября. Князь Алексей Григорьевич Долгорукий, а с ним и брат его, Василий Лукич, действовали расчетливо.

Еще в августе архиепископ Ростовский, большой приверженец отца фаворита, вошел с предложением в Синод — издать новый закон, чтобы впредь ни один русский не вступал в брак с кем-либо другого вероисповедания, а всех, находящихся в таковом браке, до издания этого закона, развести. Члены Синода готовы были подписать этот закон, кроме одного новгородского архиепископа Феофана Прокоповича. Многие тогда предположили, что это проделки отца фаворита, посредством чего он хотел устроить свадьбу царя с одной из своих дочерей.

Князь Алексей Григорьевич Долгорукий был далек государственных патриотических мечтаний, хотя, действуя один, без помехи, на ум и сердце государя, успел укоренить в нем привязанность к старине, внушить ему отвращение от связей с иностранными державами. Князь же утвердил Петра II в мысли, что родственные связи с иноземным двором были виною первых несчастий его родителя, царевича Алексея Петровича. Не раз и не два, возможно, за семейным столом, старый князь с сочувствием вспоминал о браке царя Михаила Романова с княжной Марьей Владимировной Долгорукой. Хитрые внушения и ловкие намеки, заметил К. И. Арсеньев, произвели вполне то действие, какого ожидал князь Алексей. Петр II в порыве юношеской, необдуманной признательности к своему воспитателю изъявил волю свою на вступление в брак с его дочерью, княжной Екатериной Долгорукой.

Все, все принес на жертву своей мечте князь.

Не вразумил, не смутил его пример Меншикова.

Наступил день обручения, день торжества Долгоруких. 30 ноября, в три часа по полудни начали съезжаться во дворец гости. Лучшему знатоку той поры, М. Д. Хмырову дадим слово, «…вся Москва толпилась на пространстве между Головинским и Лефортовским дворцами, — писал он. — В первом жила государыня-невеста, во втором должно было произойти торжественному обручению ее с императором. Любопытство зевак увеличивалось тем более, что к обручению ждали из Новодевичьего монастыря и вдовствующую царицу-бабку…

(Гости могли) созерцать великолепное убранство Лефортовского дворца, и этот огромный персидский ковер, разостланный посреди залы, и золотую парчу, облекавшую стол, и золотые блюда с драгоценными обручальными перстнями, и богатый балдахин, поддерживаемый шестью генерал-майорами (среди которых был и Джемс Кейт. — Л.А.), и всю раззолоченную свиту, а за нею пернатые шапки Преображенских гренадеров, из предосторожности введенных своим начальником, подозрительным братом государыни-невесты, и поставленных тут же, в зале, с заряженными ружьями.

Обряд начался и окончание его возвещено пушечными выстрелами. Архиепископ Феофан… совершил это обручение. Присутствовавшие стали подходить к руке обрученных. Государыня-невеста сидела потупя глаза, бледная, равнодушная. Жених-император держал правую руку ее и всем давал целовать. Фейерверк и бал закончили торжество. Невеста, жаловавшаяся на усталость, повезена в 7 часов вечера к Головинскому дворцу в карете, запряженной восемью лошадьми, сопровождаемой кавалергардами, пажами, гайдуками, встречаемой почетным барабанным боем караулов.

Днем свадьбы императора назначено 19 января наступающего 1730 года.

Долгорукие ликовали».

Гости, воротившись по домом, рассказывали до тонкостей об увиденном и услышанном. Передавали и слова фельдмаршала князя Василия Владимировича Долгорукого, сказанные вновь нареченной невесте.

— Вчера еще Вы были моею племянницею, — говорил фельдмаршал, — сегодня стали уже моею всемилостивейшею Государынею; но да не ослепит Вас блеск нового величия и да сохраните Вы прежнюю кротость и смирение. Дом наш наделен всеми благами мира; не забывая, что Вы из него происходите, помните однако же более всего то, что власть высочайшая, даруемая Вам Провидением, должна счастливить добрых и отличать достойных отличия и наград, не разбирая ни имени, ни рода.

Слова его примечательны тем, что не все Долгорукие, в том числе и фельдмаршал, были сторонниками брака. Как тут не вспомнить строки из реляции Иоана Лефорта, отправленной из Москвы до обручения молодых, 16 октября: «Готовясь проглотить пилюлю, удаленный от всякого света, он (Петр II. — Л.А.) не знает к кому обратиться…

Дочери (князя А. Г. Долгорукого. — Л.А.) говорят, что если на какую-либо из них падет жребий быть супругою царя, монастырь положит конец их величию. Все Долгорукие с ужасом и страхом ожидают этого брака в той уверенности, что настанет день, когда им всем придется поплатиться за эту безумную ставку; одним словом, этот брак никому не нравится».

Впрочем, объяснить перемену мнения фельдмаршала В. В. Долгорукого о браке племянницы с Петром II может, в какой-то степени, факт, о котором повествует в своих «Записках» П. В. Долгорукий: «Как-то в сентябре (1729 года. — Л.А.), в одну из этих поездок, после веселого ужина, за которым было много выпито, государя оставили с княжной наедине… Петр II был рыцарь и решил жениться». (В скобках заметим, 19 апреля 1730 года, через три месяца после кончины государя, Лефорт, ерничая в отношении несостоявшейся царицы, писал: «Девственная невеста покойного царя счастливо разрешилась в прошлую среду дочерью…»).

«Слухи о помолвке распространились быстро, — читаем далее у П. В. Долгорукого. — Вскоре вся Москва об этом говорила. Все были очень недовольны, враги Долгоруковых пришли в ужас. Наконец, девятого ноября государь вернулся в Москву и 19-го объявил генералитету о своем намерении жениться на княжне Екатерине Долгоруковой».

Не все было гладко между хозяевами с гостем Горенок. Приведем строки из еще одной реляции Лефорта от 10 ноября того же года: «Когда после стола, устроенного на охоте, льстецы хвалили его охотничьи подвиги (затравлено было 4000 зайцев. — Л.А.), Петр иронически сказал: «Я еще лучшую дичь затравил, ибо привожу с собою четырех двуногих собак»; с этими словами он вышел из-за стола. Все были поражены этим и смотрели друг на друга. Неизвестно, кого он подразумевал… Ему не понравилось общество дочерей Долгоруких, куда его, усталого и соскучившегося охотой, тянули… Это отвращение дошло до такой степени, что третьего дня при въезде сюда он роздал всем желающим большую часть своих собак, посылал охоту ко всем чертям и употреблял бранные слова, относящиеся к подстрекателям… Сколько раз оставлял он охоту и возвращался один на привал.

Однажды, когда царю в игре попался фант, а заранее было условлено, что тот, чей фант вынется, должен будет поцеловать одну из Долгоруких, царь, видя, что это выпало на его долю, встал, сел на лошадь и уехал…»