В доме своем в пустыне... - Меир Шалев
Шрифт:
Интервал:
Иногда, когда Мать и ее сестра уходят на работу — каждая на свою — и Рыжая Тетя уединяется в своей комнате, а Бабушка спит — «не тащи винные конфеты из комода, Рафинька, у меня один глаз всегда открыт и все видит», — я пробираюсь в коридор в одиночку, чтобы самому измерить свой рост. Сначала я покачиваюсь перед портретами четырех мужчин, подымаясь и опускаясь на цыпочках, а потом пытаюсь их одурачить, направляя взгляд не на лица, а в пустые промежутки между ними, — это мои убежища, вроде тех белых пустот меж картинками воспоминаний, которые я пытаюсь оставить в этом рассказе. Здесь, в этих маленьких белых долинах, я могу прилечь, прислушаться, передохнуть — как между грудями Роны и меж ее глазами. Когда я смотрю в промежутки между ними, там как будто появляется еще один, дополнительный глаз — третий, воображаемый и смешной. Но тут, в промежутках между четырьмя Нашими Мужчинами, всегда возникал еще один мужчина — пятый, знакомый и совсем несмешной.
Прямо перед собою смотрели они, но мне представлялось, что их застывшие зрачки поворачиваются и следят за мной, куда бы я ни пошел, и, когда я сказал об этом Матери, она ответила: «Это потому что ты еще ребенок, Рафаэль. Когда ты по-настоящему повзрослеешь, этого уже не будет».
У ТЕБЯ ТРЕЩИНЫ НА ПЯТКЕ
— У тебя трещины на пятке, Рафаэль, — сказала Рыжая Тетя. — Это отвратительно.
— Это потому, что он все время ходит по пустыне в сандалиях на босу ногу, — сказала Черная Тетя.
— Кожа пересыхает. Это опасно, — сказала Мать.
— Такая трещина может дойти до мяса и сделать там инфекцию, — сказала Бабушка.
— Прекрасно, Рафауль, наконец-то и у тебя найдется от чего умереть, — сказала сестра.
— Я могу умереть от многого. Что, в этой стране не хватает причин умереть?
— Какой позор это будет. Нашего Отца раздавил танк. Нашего Элиэзера забодал бык. Наш Эдуард умер от баруда. Над Дедушка повесился в коровнике. И кто же умрет от какой-то жалкой инфекции? Рафауль! Постыдись! От тебя мы ожидали значительно большего.
— Почему вдруг инфекция? Мы ведь уже договорились, что Рона устроит мне аварию.
Поздно. Они уже начинают деятельно суетиться вокруг меня. Рыжая Тетя наливает в тазик горячую воду и растворяет в ней душистую горсть мыльных стружек, Черная Тетя приносит тазик из ванной в комнату, наклоняется и ставит его у моих ног, а Мать загибает ушко страницы, закрывает очередную книгу и велит мне поставить ступни в тазик. И все последующие двадцать минут, пока задубевшая кожа на моих пятках отмокает и размягчается в горячей воде, они стоят вокруг меня кольцом и журят меня с трехсотшестидесятиградусной любовью, и слова, вроде «нельзя запускать», и «нужно следить», и «надо быть осторожным», и «до мяса», и «в твоем возрасте», носятся над моей головой, словно встревоженные хищные птицы.
Затем Рыжая Тетя промокает мои ступни полотенцем, а Черная Тетя и Мама скребут их — каждая свою — «специальными камнями», которые Бабушка, «совершенно случайно захватила с собой из Иерусалима», — до тех пока, пока я не начинаю смеяться от щекотки, и от своей постыдной капитуляции, и от досады, и мертвые слои кожи крошатся, сходят и отваливаются от ступней, и влажные серые крошки падают на газету, которую Бабушка специально для этого подстелила мне под ноги.
— Вот видишь, Рафинька, хорошо, что я захватила из дома старую газету, ведь жалко тратить тряпку впустую.
А когда они заканчивают, Мать наливает себе в ладонь немного детского масла, которое тоже совершенно случайно оказалось у «подружек Рафи» в их синей машине, и массирует мне ступни, пока весь жир впитывается в них и исчезает, как это было многие годы назад, в той палатке разведчиков, когда Большая Женщина внезапно появилась из-за изгиба вади, шагая в своем привычном строю и в идеально точном направлении, этакий караван женщин, нагруженный винными конфетами, эндемическими маринованными огурцами и маковыми пирогами. Они сбросили свой груз, достали большой таз и на глазах у всего взвода принялись за мои ноги.
— Нужно следить за ступнями. На них давит все тело, — объяснила Бабушка двум сержантам, веснушки которых побледнели от потрясения.
— Вот видишь, Рафаэль, так намного лучше.
— Теперь следи, пожалуйста, чтобы у тебя больше не было трещин.
— Я буду следить, — обещаю я. — Я пойду в аптеку, и куплю специальный камень и детское масло, и сам позабочусь о себе, и у меня больше не будет трещин.
— Не нужно тебе заботиться, — говорят они, — мы ведь опять приедем навестить тебя, и каждый раз, когда мы тут будем, мы позаботимся о твоих ногах.
— Нет, нет! — смеюсь я. — Теперь я уже видел, что нужно делать!
— Видеть недостаточно, нужно знать.
— Я знаю. Мне уже пятьдесят два года.
— Не беспокойся, Рафи, мы о тебе позаботимся.
— Нет!
— Разве тут вообще есть аптека, в этой дыре?
— Это не дыра, это город. Здесь есть и кино, и школа, и супермаркет, и библиотека. И конечно, здесь есть аптека.
— Ты забудешь.
— Не забуду.
— Ты представляешь себе, как можно лучше заботиться о ногах, Рафаэль?
— Нет.
— Ну, так мы позаботимся о них за тебя.
ТЕПЕРЬ СЛЕПАЯ ЖЕНЩИНА
Теперь Слепая Женщина начала учить семерых своих воспитанников ходить по новой дороге — той, что ведет из двора Авраама-каменотеса к Дому слепых. Они считали шаги в переулке, и от него до аллеи, и от аллеи до подъема к улицам нашего квартала, и шаги по его главной улице, а от нее — по узкой разбитой дороге, что поднималась к Дому слепых и там превращалась в грунтовку, которая продолжала подниматься и подниматься на запад, и никто в мире, включая осла старого каменщика из Абу-Гоша, не знал, где она кончается, потому что она то ли просто пропадала из виду, то ли тонула в выцветшей завесе далеких небес с едва обозначенными на ней намеками на голубоватые горы.
Так они шагали, эти слепые дети, снова и снова, и считали, и запоминали, пока не выучили все шаги и все повороты своего пути, все его рытвины и спуски, и спустя несколько недель, когда этот маршрут как следует запечатлелся в их сердцах и ногах, Авраам приделал четыре больших шарикоподшипника к углам деревянной рамы, и обложил каменную Страну Израиля тряпками, и закрепил ее ремнями носильщиков, и привязал веревки ко всем четырем ее углам.
Семеро слепых мальчиков ухватились за веревки и стали дружно тянуть и считать. От двора по переулку, и оттуда к аллее, и оттуда к главной улице, медленно-медленно, шагай, и считай, и припоминай, притормаживали на спусках и тянули на подъемах, шагали, и считали, и опасывались, а Слепая Женщина шла то незрячим вожаком перед ними, то погонщиком позади, пока они не добрались до больших железных ворот Дома слепых и не выкрикнули: «Мы пришли, учительница, мы пришли!» — и остановились под балконом второго этажа, где уже были приготовлены канат, и балка, и большой подъемный блок.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!