Яков Блюмкин. Ошибка резидента - Евгений Матонин

Несколько раз он устраивал встречи Есенина с Троцким. Однажды поэта встретил на улице писатель Матвей Ройзман. Есенин сказал ему, что «бежит в парикмахерскую мыть голову», объяснив, что идет на встречу к наркомвоенмору. «Разумеется, эту встречу организовал Блюмкин, — уточняет Ройзман. — О ней Сергей мало рассказывал». Насколько известно, Есенин тогда хотел издавать журнал и обращался за помощью к Троцкому, но по каким-то причинам ничего из его затеи не вышло.

Мариенгоф вспоминал в книге «Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги», как однажды к ним с Есениным (когда они снимали жилье в Богословском переулке) ворвался Блюмкин:

«— Ребята, хотите побеседовать со Львом Давыдовичем? — покровительственно спросил Блюмкин. — Я могу устроить встречу.

— Хотим!

— Очень!

— Устраивай!

Примерно через неделю Блюмкин явился к нам на Богословский. Я лежал с перевязанной шеей и каждые четверть часа полоскал горло перекисью водорода.

— Ребята, сегодня едем ко Льву Давыдовичу. Будьте готовы.

— Есть!

— Будем, как огурчики!

И счастливый Есенин побежал мыть голову, что всегда делал, когда хотел выглядеть покрасивей и попоэтичней.

— Ой, а у меня тридцать восемь и пять. Ангина проклятая, — простонал я, поспешно разбинтовывая шею. — Дай, Яшенька, пожалуйста, брюки.

— И не подумаю давать. Лежи, Анатолий. Я не могу позволить тебе заразить Троцкого.

— Яшенька, милый…

— Дурак, это контрреволюция!

— Контрреволюция? — испуганно пролепетал я.

— Лежи! Забинтовывай шею! Полощи горло! — повелел романтик, торопливо отходя от моей кровати».

Блюмкин и Есенин отправились на встречу к Троцкому в автомобиле. Есенин захватил с собой журнал имажинистов «Гостиница для путешествующих в прекрасном» и подарил его Троцкому. Тот поблагодарил и вытащил из ящика стола тот же номер журнала — оказалось, что перед встречей он уже его прочитал. Этим, писал Мариенгоф, он сразу покорил Есенина.

В журнале была напечатана «Поэма без шляпы» Мариенгофа, где имелась такая строфа:

«Передайте своему другу Мариенгофу, — сказал Троцкий, — что он слишком рано прощается с революцией. Она еще не кончилась. И вряд ли когда-нибудь кончится. Потому что революция — это движение. А движение — это жизнь».

* * *

Свое политическое молчание Троцкий прервал в декабре 1923 года. В «Правде» начали печататься его статьи, которые чуть позже, в январе 1924-го, он издал отдельной брошюрой под общим названием «Новый курс».

«Новый курс, — писал Троцкий, — должен начаться с того, чтобы в аппарате все почувствовали, снизу доверху, что никто не смеет терроризировать партию». Он призывал заменить бюрократов «свежими силами» и больше внимания обращать на учащуюся молодежь, о которой писал, что она «вернейший барометр партии — резче всего реагирует на партийный бюрократизм».

Троцкому ответили Каменев, Зиновьев, Бухарин и др. В партии снова началась дискуссия. Особую тревогу у сторонников «тройки» вызывали настроения среди военных. 20 декабря, например, собрание партийных ячеек Военной академии поддержало позицию Троцкого. А через четыре дня начальник Политуправления РККА Владимир Антонов-Овсеенко подписал циркуляр номер 200, согласно которому в ячейках официально вводился принцип выборности секретарей, а они сами освобождались «от мелочной опеки военкомов и политорганов». Предписывалось также «допускать свободную дискуссию… и критику деятельности руководящих военно-политических и партийных организаций». Более того, Антонов-Овсеенко направил угрожающий протест в ЦК и Политбюро, в котором предупреждал, что в партии есть люди, чей голос когда-нибудь «призовет к ответу зарвавшихся „вождей“, так, что они его услышат даже несмотря на свою крайнюю фракционную глухоту».

После опасного демарша Антонова-Овсеенко последовал быстрый ответ — в январе — марте 1924-го со своих постов были смещены он сам и заместитель председателя РВС СССР Эфраим Склянский. Их заменили Андрей Бубнов и Михаил Фрунзе. Другие соратники «демона революции» Раковский (ему Троцкий посвятил книгу «Литература и революция»), Крестинский, Иоффе вскоре были отправлены послами за границу.

Троцкого постепенно обложили со всех сторон. В январе 1924 года XIII партконференция обвинила его в организации фракционной деятельности и заклеймила «троцкизм» как «мелкобуржуазный уклон». Сам Троцкий в конференции не участвовал. Еще осенью, во время охоты, он провалился в болото и сильно простудился. С тех пор плохо себя чувствовал, никак не мог справиться с осложнениями после простуды, и 8 января 1924 года «Правда» поместила сообщение о том, что ему предоставлен отпуск по болезни «не менее чем на два месяца». 18 января 1924 года он отбыл на лечение в Сухум.

«Хронически воспаленный Лев Давидович» — ехидно называли Троцкого его недруги. В это время он был действительно болен, но его «проваливание в болото» в решающий момент борьбы со Сталиным выглядело как-то уж слишком символически.

Возможно, если бы Троцкий смог преодолеть себя и остался в Москве, судьба страны могла бы сложиться по-другому. Но как — вот вопрос. Однако он, что уже бывало и раньше, предпочел уклониться от решающей схватки. Вольно или невольно Троцкий оставил поле битвы своим противникам.

Через три дня после отъезда Троцкого на юг, под Москвой, в Горках, умер Ленин. Потом Лев Давидович будет возмущаться — его якобы специально неправильно информировали о дате похорон вождя, чтобы он не успел приехать из Сухума. Однако было уже поздно. 21 января 1924 года в России началась новая эпоха.

Для Блюмкина 1923 год тоже стал переломным.

С одной стороны, работой у Троцкого он гордился и даже бравировал. Но, с другой стороны, было в ней много такого, к чему он не мог привыкнуть. Бумажная текучка, справки, отчеты, донесения, министерская солидная обстановка, где надраенные до блеска люди в военной форме с кожаными портфелями и деловым видом сновали по коридорам и кабинетам — все это вряд ли вызывало воодушевление у «бесстрашного террориста». Конечно, ежедневная бюрократическая рутина компенсировалась общением с кумиром, но Блюмкина все-таки тянуло к работе «в поле», а не на «паркете», судя по тому, что он охотно принял неожиданное предложение Зиновьева и Дзержинского.

Блюмкин пишет об этом предложении кратко: «В апреле 1923 г. по инициативе т. Зиновьева, Дзержинского я был привлечен к выполнению одного высокоответственного боевого предприятия. Тогда же я перешел на работу в Коминтерн, затем ИНО[40] ОГПУ». Но за этими тремя строчками — множество событий. И, кроме того, это было начало совершенно нового этапа в жизни Якова Блюмкина.