Во власти черных птиц - Кэт Уинтерс

Уголки ее рта приподнялись в улыбке.

– Спасибо. – Она снова утерла слезу. – Несмотря на все произошедшее, я рада, что в последние недели ты была рядом со мной. Временами ты доводила меня до белого каления, но у тебя превосходно получается спасать любимых тобой людей.

– И у тебя тоже.

Она, похоже, собиралась оспорить мое последнее утверждение, но затем закрыла рот и, видимо, согласилась со мной.

– А пока продолжай есть и отдыхать, договорились? – Я схватилась за ручки своей черной сумки. – Продолжай выздоравливать и набираться сил. Мне нужно сходить и кое-что забрать на почте, а потом я отнесу свои вещи домой и сразу вернусь сюда, чтобы еще побыть с тобой.

– Не переутомляйся.

– Не буду. Обещаю хорошо о себе заботиться.

– Ага… – Она кивнула. – А вот это было очень похоже на твою мать.

– Мама хорошо о себе заботилась?

– Да. Очень.

– Тогда, возможно, я попытаюсь следовать ее примеру. – Я поцеловала ее в лоб. – Тетя Эва, я тебя люблю. Спасибо за то, что ты жива.

Я сжала ее ладонь, подхватила свою сумку и, выйдя из больницы, вернулась во внешний мир.

Мои пальцы дрожали, когда я вставляла золотой ключ в замок медной дверцы сейфа Стивена. Внутри я нашла черный кожаный чемоданчик с серебряными тиснеными буквами СЭЭ – Стивен Элиас Эмберс. Я осторожно извлекла чемоданчик из хранилища и тут же, на холодном кафельном полу почты, щелкнув его замками, осмотрела сокровища Стивена.

На глянцевой фотобумаге коричневатых и чуть тронутых цветом снимков мне открылось его ви́дение мира. Золотистые облака надвигались с океана в преддверии заката. Кулики бродили по берегу в морской пене, которая казалась такой же воздушной, как корочка пирога с лимонным безе. Домики калифорнийских миссионеров с потрескавшимися осыпающимися стенами из выцветшего необожженного кирпича стояли на фоне безоблачного неба. Поля диких маков оживляли сухую мертвую пустыню. Бипланы скользили над Тихим океаном, отбрасывая сморщенные тени на тронутые голубизной волны.

Я также нашла его более ранние фото из Орегона, которым недоставало четкости и глубины его недавних работ, но все равно они были прекрасны. Мощный Маунт-Худ с его укрытой снегом треугольной вершиной. Стальной мост, переброшенный через реку Уилламетт в самом сердце Портленда. Одиннадцатилетняя я с одним из моих гигантских белых бантов на голове, примостившаяся на штакетнике, окаймляющем сад перед нашим домом. На обороте этого снимка Стивен написал одно простое слово – Шелл, как будто это не нуждалось в пояснениях. Мне это понравилось. Я почувствовала себя не такой запутанной и замысловатой, как мне казалось.

Он даже включил в коллекцию свой автопортрет, сделанный в декабре 1917 года, незадолго до смерти его отца. Стивен сидел на валунах волнореза напротив своего дома, держа в руках табличку с надписью ПОРТРЕТ ХУДОЖНИКА В ЮНОСТИ. Ветер взлохматил пряди его коротких каштановых волос, и мне казалось, я ощущаю на языке вкус овевающего его соленого бриза. Он улыбался своей улыбкой, от которой у него на щеке появлялась ямочка, которая мне так нравилась, а его глаза были умиротворенными и беззаботными.

Внутри чемоданчика также были стеклянные негативы в гнездышках защитных рукавов. Они казались такими хрупкими. Я представила себе, как прихожу с этими сокровищами к его матери, кладу их ей на колени и с помощью его работ убеждаю ее вернуться в мир.

– Ты не исчезнешь бесследно, – произнесла я, обращаясь к его лицу на фотографии. – Ни за что. Я сделаю для этого все от себя зависящее.

Я провела пальцем по гладкому краю снимка.

– Обещаю, что попытаюсь не позволить этому миру скатиться в пропасть. А ты знаешь, что я всегда держу слово.

Я сложила фотографии обратно и, щелкнув замочком, закрыла крышку чемоданчика.

Сжимая в одной руке ручки маминой сумки, а другой крепко держа сокровища Стивена, я вышла из здания почты и пошла домой по городу, празднующему окончание войны. «Форды Т» пыхтели вдоль улиц, восторженно пища клаксонами, напоминающими ликующих уток. Американцы всех возрастов, размеров и цветов выбрались из своих наглухо закрытых домов и вспомнили, что это такое – улыбаться и смеяться, обниматься и целоваться. Шутихи и хлопушки трещали и шипели на тротуарах. Из распахнутых окон громыхал гимн. Водители привязали консервные банки к задним бамперам своих машин и фургонов, и воздух наполнился радостной музыкой дребезжащих по асфальту жестянок.

Празднование проходило на фоне дыма крематориев, груд гробов и траурного крепа, украсившего входные двери домов, и от этого неистовое блаженство победы ощущалось еще острее. Нам удалось выжить – всем до единого, кто высыпал в этот день на улицы и плюнул в холодное лицо смерти.

Я еще крепче сжала ручку чемоданчика с фотографиями Стивена и собственные сокровища и продолжала брести к своему новому дому на окраине города, укрывшему меня в самый разгар бури. Тяжесть, давившая мне на плечи, слегка отпустила, позволив поднять голову. Теплый ветерок развевал мои волосы. Моя неугомонная душа обосновалась в моем теле.

Я была готова жить.

Готова вернуться в бой.

Я заинтересовалась странным и опустошительным 1918 годом, когда мне было лет двенадцать, после просмотра одного из эпизодов «Шоу Рипли: Хотите верьте, хотите нет!» В нем рассказывалось о двух английских девочках – шестнадцатилетней Элси Райт и ее десятилетней кузине Франсес Гриффитс. Дело было в 1917 году, и девочки утверждали, что им удалось сфотографировать эльфов. Несколько исследователей, в числе которых были сэр Артур Конан Дойл (создатель Шерлока Холмса) и фотоэксперт Гарольд Снеллинг, сочли сделанные девочками снимки эльфов подлинными, и две кузины стали знамениты. Ведущий «Шоу Рипли» пояснил, что люди поверили этим фотографиям, потому что Первая мировая война была просто ужасающей. И мне стало интересно, насколько же чудовищной на самом деле была эта эпоха, если взрослые образованные люди были убеждены, что на английских лугах можно встретить резвящихся среди цветов эльфов.

Уже став взрослой, я прочла статью Тома Хантингтона «Человек, который верил в эльфов», напечатанную в Смитсоновском журнале, где снова речь шла об Элси и Франсес и сэре Конан Дойле. Эта история снова меня заинтриговала. В статье говорилось о настоящем помешательстве спиритизмом, охватившем Англию в Викторианскую эпоху и с 1840-х годов со скоростью лесного пожара распространившемся по Америке и Европе. Спиритуализм снова обрел популярность в страшные годы Первой мировой войны.

Почему период Первой мировой войны был таким ужасающим? Начнем с того, что новые достижения военной техники, такие как пулеметы, осколочно-фугасные снаряды и иприт, стали новыми причинами ужаса, ранений и смертей на полях сражений. Более того, пандемия гриппа 1918 года (испанский грипп или испанка) убила не менее двадцати миллионов людей по всему миру. По некоторым оценкам, число смертей от этого гриппа достигает ста миллионов. Добавьте к этому пятнадцать миллионов погибших в результате Первой мировой войны, и вы поймете, почему средняя продолжительность жизни к 1918 году упала до тридцати девяти лет и почему люди так тянулись к спиритическим сеансам и спиритической фотографии.