Лаций. В поисках Человека - Ромен Люказо

– Речь не о чувствах, Фотида, а о будущем нашей стаи.

Его голос дрожал. Лучше бы он умер, чем произносить такие слова. Но не произнести их – значит проявить ужасный эгоизм, с которым он не желал мириться.

– О будущем, в котором я буду носить щенков кого-то другого?

Он не произнес ни слова. Он тщательно подбирал слова, объясняя понятия – а не болезненную реальность. Теперь он рассердился на Фотиду за ее жесткость и с трудом удержался от гневного ответа. Она продолжила:

– Если будет нужно, я так и поступлю, вы знаете. Но выживание стаи не важнее, чем счастье двух псов.

И резким, внезапным жестом она притянула Эврибиада к своей груди, так, что тот ткнулся мордой ей в щеку, горячую и шелковистую, и они обняли друг друга с жаром, который влюбленным придает отчаяние и осознание близкой смерти.

– Мы еще не нашли правильного решения, – прошептала Фотида. – Вы же видели эти создания с их ужасными кастами. Я не хочу освобождать нас от Отона, чтобы мы стали пленниками самих себя.

– Тогда нам придется отказаться от силового захвата Корабля. Пока Отон остается нашей единственной надеждой.

– В этом отношении, – ответила она, – мое суждение было ошибочно. Теперь я плачу свой hybris.

Эврибиад удивился этому отзвуку магического мышления, в котором потеря близкого – плата за реальный или воображаемый грех. Но противоречить ей не имело смысла. Не сейчас. Вместо этого он лишь крепче ее обнял.

– Нам придется пойти с автоматами в их походе за Человеком – по крайней мере, сейчас. Я не знаю, что случится с нами, когда они его найдут.

Она ничего не ответила, потому что и сама этого не знала, но прижалась к Эврибиаду изо всех сил, сжав когти на затылке и спине супруга, как всегда делала, когда желала его. Он обернулся, пытаясь не делать резких жестов. Поскольку сейчас у руля стояли другие; и поскольку плоть их зудела от отчаянной необходимости друг в друге, они дали себе волю, и их любовь развеяла ночные тени.

* * *

На Корабле никто не спал. В наосе храма с тонкими дорическими колоннами – ни огонька. Только несколько иконок управления тут и там рассеивали тьму, да время от времени пощелкивали интерфейсы оповещения, нарушая тяжелую тишину. Посреди пункта управления, созданного по образу и подобию его собственного величия, в одиночестве сидел на троне Отон. Вокруг не было ни души, и чаша в центре зала, в которой обычно высвечивались энтоптические изображения Корабля, была пуста и недвижна. Лицо проконсула ничего не выражало – безмятежное, как лик статуи, оставленный душой божества, которое она воплощала; холодный мрамор, каменное отрицание жизни, мимолетное мгновение которой она копировала. С помощью сенсорной системы ощущения Отона простирались далеко; он чувствовал ласку фотонов и легкое искривление, которое самые близкорасположенные массы придавали пространству и времени. И то, что он видел, не предвещало ничего хорошего.

Он дал экипажу короткую передышку. Рутилий запустил в безумном темпе ремонтную программу, но этого хватило, чтобы восстановить лишь малую часть его прежней эффективности. Остальные разбрелись по недрам «Транзитории».

Однако отсрочка не продлится долго. Очень скоро пункт управления заполнится десятками деймонов, каждый из них займет собственную нишу в рядах вдоль стен, между колоннами – словно статуи мелких богов, посвятивших себя служению Отону. Еще одна группа встанет позади него, в опистодоме, готовясь выполнять его приказы. Онейротроны втянут их – одного за другим – в общую психическую стихию, подлинную сущность «Транзитории», в это целое, которое превосходило их и объединяло, превращая в действующую общность, и где Отон занимал всего лишь главенствующее место – primus inter pares, princeps Romanorum, – и был скорее проводником, чем тираном. Его помощники, заступники перед Господом Отоном, полубоги здешнего пантеона, поспешат присоединиться к нему. Аттик станет прощупывать космос и продумывать свои хитрости, а вечно бдительный Рутилий будет следить за внутренним гомеостазом – залогом их выживания в холодной враждебности небес. Везде – в коридорах, в отсеках и на заводах, на поверхности бронированного корпуса или у опасных сопел с изменчивой геометрией, будут дежурить преданные эргаты, готовые вмешаться при малейшей бреши, малейшей неисправности. Людопсы сгрудятся вокруг его сознания, словно нищие, пришедшие умолять о сверхъестественной защите в обмен на их способность убивать, их жестокость и храбрость. Эврибиад, затянутый в боевой комбинезон, при необходимости нанесет удар в самое сердце врага – с помощью корабельного вооружения или пульта управления шаттла. Фотида, далеко в недрах Корабля, окруженная своими техникокуонами, будет управлять тактическими перемещениями и следить за тонким равновесием потоков энергии. И все вместе они предадутся вакханалии расчетов и прогнозов в поисках самой замысловатой траектории – той, что станет решающей между жизнью и смертью. И все будет проходить в согласии с его видением, с дорогой к славе, которую он сам себе начертил – давно, в одноголосном одиночестве своей первой жизни, задолго до преображения и заселения Кси Боотис.

Проконсул не сразу оторвался от своих мечтаний. Отныне такое видение работы корабля существовало лишь в его фантазиях. Основополагающий психический поток «Транзитории» изменился, и отчасти – по его вине. Никто не лишал его власти, никто не нарушил договора, который связывал всех их вместе и обеспечивал им общую судьбу. Отону пришлось заплатить за собственные решения. Он превратил свою прежнюю оболочку в обычный корабль, населенный ноэмами, которым собственным указом даровал независимость и которым теперь отдавал приказы. Он, конечно, предвидел с самого начала, какие последствия будут иметь его действия. Чтобы победить, он должен был доверить Корабль людопсам, а значит – утратить власть. Даже славный Фемистокл в конце концов отдалился от него, в своей сдержанной манере выразив сомнение в его решениях. А потом Отон подверг стаю неслыханному риску. В Урбсе он ушел с Корабля, оставив их в опасности, и едва не погиб сам. Этого не случилось: audaces fortuna juvat[30]. Но составное сознание чувствовало, кому оно должно подчиняться, и в зависимости от этого преобразовывалось. Оно заметило и отсутствие Отона, и образовавшийся из-за этого вакуум власти. «Транзитория» могла его пережить, а Фотида – занять его место.

Фотида – лучшая, самая блестящая его ученица. С типичной для нее смесью наивности и целеустремленности она спасла их от катастрофы и внушила своему народу дух сплоченности и непокорность по отношению к своему создателю. Но не она была зачинщицей этой ситуации. Зачинщицу он знал: Плавтина.

Резким жестом Отон вырвал провод у себя из затылка и немного съехал вниз на массивном сидении.

Когда он щелкнет пальцами, остальные персонажи этой драмы покинут кулисы и займут свои места на сцене, а Аттик, Рутилий, Фотида и Эврибиад прибудут в пункт управления, останется ли хоть что-то от его власти? Лишь смутное почтение, вызванное его мудростью и опытом? Или Плавтине придется снова прийти ему на помощь, чтобы убедить других, как в прошлый раз?