Волчье море - Роберт Лоу

— Тогда мы нападем ночью, — сказал аль-Мисри. Я вытер пот с лица и оглядел его войско: батили из Египта, иссиня-черные масмуды, местные бедуины. Только масмуды сражались пешими, в длинных рубахах до пят и тюрбанах, вооруженные щитами, копьями и луками; но они не смогли бы найти и собственные члены при свете дня, не говоря уже о том, чтобы подняться на гору ночью.

Был еще один путь вверх, я потрудился узнать. Его именовали Змеиной тропой — опять рука Одина, — к северу и востоку от этой скалистой громадины, гордой, как нос драккара. Тропа, мне сказали, коварна и при дневном свете и так узка, что один крепкий воин может задержать на ней сотню противников. Ночью легче прикончить дозорных, но подниматься намного тяжелее — хуже того, защитники завалили тропу наверху, по словам лазутчиков, отправленных аль-Мисри.

— Единственный путь на вершину — утес высотой в десять ростов человека, — донесли они.

Финн посмотрел на меня, я поглядел на Квасира, сердце бешено заколотилось, а нутро словно стиснула холодная рука.

— Проще простого для паренька, таскавшего чаячьи яйца в Бьорнсхавене, — прогудел Финн и весело хлопнул меня по спине.

— Если встретишь его, дай мне знать, — ответил я с горечью. — Быть может, он расскажет, вытворял ли такое в темноте, на незнакомой скале и в чужой земле.

Но я уже знал, что надо сделать, подозревал, что такова моя участь, с того мгновения, когда Козленок, подсев к костру рядом со мной в Эн-Геди, одним простым вопросом сорвал полотно с лица истины.

Эн-Геди, когда мы пришли туда, оказался самоцветом Мертвого моря в этом краю покатых, бурых и выбеленных солью холмов, местом раскидистых пальм и — чудо из чудес — водопадов. Мы просто стояли под струями воды, запрокинув лица, как умирающие растения, и грезили о высоких кораблях, море и песчаных берегах.

Мы были почетными гостями аль-Куниса, но поселили нас в прохладных шатрах за пределами стен и башен крепости, возведенной для защиты полей бальзама, запахом которого был напоен воздух. Наш хозяин был слишком умен, чтобы допустить ораву викингов внутрь стен.

Мы разожгли костры, и неслышно ступавшие траллы принесли миски с едой — и какой едой! Баранина, ягнятина, мясо молодых голубей, приготовленные с шафраном, лимоном и кориандром, с розовой водой и мурри наки. Мы ели пальцами, спеша набить брюхо впрок, и рыгали в масленые от жира бороды.

Два дня мы провели вот так, чиня снаряжение и востря клинки, приходя в себя после всех испытаний.

Мы плавали в чаше под водопадом, а закутанные в черное женщины с кувшинами для воды визжали от нашей наготы и бежали прочь, закрывая лица руками — и хихикая сквозь пальцы. Были даже женщины, которых мы могли коснуться, присланные аль-Мисри, который, как все согласились, был ярлом ничуть не хуже всякого северянина. Если кто и догадался, что он откармливает нас на убой, таким хватило ума не произносить этого вслух.

В ночь накануне выступления к Масаде, покуда мухи и жуки с гудением носились возле костра, я сидел и слушал разговоры побратимов, наполовину не тут, но — Эйнар мог бы гордиться мною — все же внемлющий настроениям Братства.

Кто-то играл на дудке, скорее перебирал напевы. Финн пытался сделать скрипилиту из местной лепешки и спорил с Ботольвом насчет того, когда получит оставшийся выигрыш за свою правоту по поводу Ингера. Квасир и Хленни, которого прозвали Бримили — Тюлень, потому что он зачесывал назад волосы и мазал их пахучим маслом, — кидали тавлеи и ссорились: было уже слишком темно, чтобы видеть, как падают кости.

Клегги сидел заодно с Козленком возле Коротышки Элдгрима, одного из шести наших раненых, получившего рукоятью меча по виску; признаться, он был в наихудшем состоянии.

Поначалу казалось, что это просто удар по голове, и он встал, шатаясь и вытирая кровь, и даже усмехнулся. Однако час спустя схватился за живот и упал, свернувшись калачиком, и с тех пор так и лежал, дыша громко и натужно.

Я хотел оставить его здесь, вместе с Рыжим Ньялем и Торстейном Обжорой, — один ранен в ляжку, другой лишился двух пальцев на левой ноге. Надеюсь, за Коротышкой приглядят, и мы заберем его на обратном пути. Если вернемся, конечно. Козленок поднялся и пересел ко мне, весь в жире и по-прежнему жующий, — достойный наследник Финна. Побратимы сошлись на том, что прозвище подходит мальчишке как нельзя лучше — он постоянно что-нибудь грыз.

— Как ты? — спросил я. Он кивнул, судорожно проглатывая кусок во рту, чтобы ответить.

— Хорошо. Почти так же хорошо, как в Ларнаке.

— Погоди, вот попробуешь в Миклагарде, — сказал я, и он усмехнулся. А потом спросил:

— Коротышка умрет?

Я пожал плечами.

— Это ведомо Одину. Судя по храпу, он просто спит. Очухается к нашему возвращению.

Мальчик пожевал, потом сказал:

— Если он умрет, мы сами его вымоем. Без женщин?

Я моргнул, но признал, что так можно. Он счастливо улыбнулся.

— А в чем дело? — справился я. — По мне, Элдгрим даже после смерти будет падок до юбок.

Козленок наморщил нос. Он знал, о чем я говорю, но девочки были для него помехой, а женщины — еще хуже и всегда хотели его причесать.

— Они смеются, — сказал он. — Я слышал, как они мыли рыжего.

— Ну, — отозвался я, слушая вполуха, — он был врагом. — Быть может, подумалось мне, он гонял их по всей деревне и наверняка хотя бы одну завалил на спину.

Козленок понял, что я имею в виду, он теперь хорошо знал наши повадки. Но мальчик покачал головой, проглотил последний кусок scripilita и посмотрел на меня своими темными, как у кошки, глазами.

— Они смеялись, потому что у него не было… ну… — Он положил руку на свою промежность. — А у Коротышки есть член, Торговец?

Ночной воздух внезапно остыл, по спине поползли мурашки.

— Что? — Мальчик услышал, как изменился мой голос, поэтому насторожился. — Что там насчет Ингера? — Я не хотел его пугать, но Козленок насупился. Я перевел дыхание и улыбнулся. И повторил вопрос, уже мягче.

— Когда с него сняли одежду, члена под ней не было. Женщины смеялись и говорили, что он не мужчина. Ни ятр, ни члена.

Я молчал, облизывая пересохшие губы, а мысли скакали в голове, обгоняя одна другую. Нет ятр. Нет члена. Отрезаны.

А потом другая мысль, что грызла меня, прокралась вперед и оскалилась по-волчьи, словно в насмешку над остальными, оставив меня ошеломленным и растерянным.

Я все еще чувствовал растерянность, когда мы оказались перед рассветом у подножия утеса, куда вывела Змеиная тропа; вокруг пояса веревка, все побратимы смотрят мрачно, бледные и притихшие в синих сумерках.

— Считай, что на мачту лезешь, — проворчал Финн, приняв мое молчание за страх перед подъемом. Он забеспокоился еще сильнее, когда я не послал его трахаться с козами или что-нибудь в этом духе, но хлопнул меня по плечу, и мы оба осмотрели скалистую стену, различимую в первых проблесках зари.