Пациентка - Родриго Кортес

* * *

В участке Салли продержали недолго.

— Ну и чего ты на эту девчонку набросился? — сразу задал ему вопрос мордатый и наверняка грешный полицейский. — Ну?

— И сошел господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие, — пробормотал Салли. — И сказал господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать…

Полицейский покосился в сторону сидящего за печатной машинкой коллеги.

— Что скажешь?

— Прикидывается, — уверенно усмехнулся тот.

— Повторить вопрос? — наклонился над Салли коп.

— И рассеял их господь оттуда по всей земле; и они перестали строить башню, — с горечью произнес Салли. — Посему дано ему имя: Вавилон.

— Не-е… — с сомнением протянул мордатый. — Мне кажется, тут уже пора медиков приглашать.

И Салли приподняли, поволокли по длинному темному коридору, а потом ему заглядывали в глаза, просили произнести то или другое, спрашивали имя и место рождения, просили досчитать от пяти до одного и обратно, но он только смотрел на них печальными глазами так и не исполнившего свой священный долг ангела смерти и тихо проговаривал стих за стихом — все, что помнил.

* * *

Бергман пришел к Джимми Дженкинсу прямо домой.

— Скоро суд, — с порога объявил он.

Джимми втянул голову в плечи.

— А ты до сих пор ее не навестил, — напомнил Бергман.

— А это не ваше дело, — затравленно обрезал Джимми, — и вообще, я с ней развожусь.

— А дети? — удивился Бергман.

— Какие дети? — не понял Джимми. — Ее же лет на сорок упекут…

— Тем более навестить должны, — пожал плечами Бергман. — Уж это ты должен понимать?

— Нечего им там делать, — отрезал Джимми. — И так стыда на весь город.

Бергман сжал губы в ниточку.

— Слушай меня, Дженкинс. Внимательно слушай. Я тебе сейчас не как бывший начальник, а как мужик говорю: Нэнси невиновна, и дети должны это знать.

— Вы что — суд? — язвительно скривился Джимми. — Это суд должен решить, виновна она или нет.

Бергман раздраженно крякнул, явно хотел сказать что-то резкое, но в последний момент удержался.

— Суд может и ошибиться, — покачав головой, тихо произнес он. — А вот отец права ошибаться не имеет. Хорошо, если ты это поймешь.

* * *

На первый прием в клинике Салли привели только спустя два дня. Низко опустив голову, он прошел в тихий светлый кабинет, а потом искоса глянул на врача и замер. Перед ним сидел док!

— Мистер Левадовски? — оторопело выдохнул Салли.

— Бог мой! Салли! — вытаращил глаза док. — Ты-то как здесь?

— А вы? — впервые ответил вопросом на вопрос Салли.

Док смутился.

— Вот… — вздохнул он. — Решил работу сменить. Коллеги говорят, здесь мой опыт нужнее. Но ты-то как сюда попал? Или постой… — док стремительно открыл тоненькую коричневую папочку. — Нападение? Ты напал на женщину? Но почему, Салли? Что случилось?

Салли всхлипнул и повесил голову.

— Я не знаю, док… Я, наверное, чего-то не понял.

Левадовски вздохнул и сокрушенно покачал головой.

— А я тебе говорил, Салли, все надо анализировать до конца, по цепочке.

— Я анализировал, — всхлипнул Салли.

Левадовски расстроенно захлопнул папку и подался вперед.

— Слушай меня внимательно, Салли. Здесь не мой кабинет. То есть в смысле, не на воле… И чтобы отсюда выйти, ты должен делать все, что я скажу.

— Хорошо, док, — уже не так безнадежно всхлипнул Салли. — Я все буду делать. Вы только объясните мне, почему все всегда идет не так, как хочется.

Доктор медицины, действительный член Американской ассоциации душевного здоровья Скотт Левадовски криво улыбнулся, встал и подошел к огромному, густо зарешеченному окну. Отсюда на много-много миль вокруг было видно только одно — бескрайняя бледно-желтая техасская пустыня.

— А черт его знает, Салли, — с неожиданной даже для себя злостью тихо произнес он. — Черт его знает.

* * *

Оказавшись в камере совершенно одна, Нэнси некоторое время маятно бродила из угла в угол, раскачиваясь, наклоняясь и касаясь холодных бетонных стен, словно медведица в клетке передвижного зоопарка. Долго не могла уснуть, горестно плача об оставшихся там, за пределами этих стен, Ронни и Энни, а проснувшись, неожиданно почувствовала необыкновенный покой и ясность.

Все было предельно очевидно. Да, риск был невероятным по своей мощи удовольствием, но в основе его лежал страх. Да, степень риска, на который способен человек, — единственное его мерило: чем выше преодоленное препятствие, тем больше азарт и чувство победы в конце. Но человек — нормальный человек, тут же поправилась Нэнси, — избегает встречи со страхом.

В этом и была вся беда. Преодолевая сонмы страхов и только поэтому все дальше отрываясь от по-детски прямодушных койотов, люди и создали современное общество, но… лишь для того, чтобы никогда и ничего уже не бояться.

Но теперь само общество только и делает, что запугивает человека. Потому что только так и можно заставить Джимми продолжать служить в опостылевшей полиции, а Ронни — таскать на себе героин и маршировать по улицам под руководством братьев Маньяни.

Ну, и конечно же, самым главным страхом, а значит, и самым главным ее противником был «страх божий». Нэнси видела, что все, абсолютно все страхи изначально гнездятся именно там, в создавшей всю западную культуру толстой черной книге с выдавленным на обложке золоченым крестом. Но именно этот страх она — плоть от плоти и кровь от крови христианнейшего Царства Добра — преодолеть не могла.

* * *

События развивались столь стремительно, что даже сам Висенте Маньяни едва успевал следить за их ходом. Во-первых, до конца осознавшие, что с группировкой Карлоса покончено навсегда, колумбийцы приняли все его предложения до единого. Во-вторых, гораздо быстрее, чем он сам ожидал, пришло подтверждение и от своих людей в ФБР, и отныне Висенте становился единственным человеком в округе, с кем было заключено детальное соглашение о юридическом, финансовом и организационном сотрудничестве с колумбийцами.

Понятно, что сразу же посыпались запросы из северных штатов, Канады и даже из Сайгона, и Висенте принялся стремительно деконсервировать все унаследованные от Карлоса оптовые склады кокаина. И теперь племянники Висенте целыми днями мотались с представителями дружественной колумбийской диаспоры по всем точкам, проводя инвентаризацию запасов и отчаянно оспаривая порой вполне разумные претензии новых партнеров.

Но были и проблемы. Так, Висенте всерьез тревожило шумное и скандальное дело «Библейского потрошителя» — Нэнси Дженкинс. И, хотя он и сумел, пусть и не без труда, заменить прокурора, лишь на первый взгляд и то — лишь неискушенному в политике человеку могло показаться, что с ней все решено. Кто-кто, а уж Висенте прекрасно понимал, что от того, как он сумеет подать это дело, прямо зависит главное — качество и долговременность всей его политической карьеры. Потому что именно от грамотного позиционирования этого дела зависело в конечном счете и позиционирование Висенте Маньяни как публичного деятеля. Но вот как раз с делом Нэнси Дженкинс все шло отнюдь не гладко.