Небесный огонь - Ариадна Борисова

– Сандал, мы должны рассказать тебе о стычке с чучунами, – спохватился Чиргэл. – Это еще один из подвигов Болота.

Самона грустно вздохнула и улыбнулась близнецам.

«Она выберет Чиргэла, – мрачно подумал Чэбдик. – Вот и правильно… Зачем ей калека?»

«Она выберет Чэбдика, – хмуро подумал Чиргэл. – Женщины любят пострадавших в бою… Вот и правильно».

Братья часто думали одинаково.

«Глаза мои теперь знают, кто из близнецов Чиргэл, а кто Чэбдик, – растерянно думала Самона. – Но почему упрямое сердце все никак не желает их различать?..»

С волнением теребя в могучих руках маленькую кожаную укладку, Тимир размышлял о своем. Всю ночь просидел он, обняв Урану, возле тела Соннука. Смотрел на него со смесью отчаяния и злости. Дай Дилга волю вернуться в прошлое время, Тимир бы размазал по стенке себя, глупого! Какие же страшные долги взимает за гневливость и гордыню беспощадный бог-судьба…

Отгоняя измышленные лукавым рассудком оправдания, кузнец каялся вновь и вновь: если б он не был так жесток… если бы… если…

Впервые проговорили с женой до утра. Перед рассветом Урана рассказала, как Соннук жалел ее, как нежно ухаживал за нею, когда она болела. Это был он, женщина поняла лишь теперь.

От глубокой скорби в голосе жены у Тимира щемило сердце, но застарелый гнет неожиданно исчез. Сгинули незаданные вопросы. Все стало ясно, и на душу легла светлая печаль.

– Не забудь написать о моем сыне, – непривычно робко попросил Сандала Тимир.

– Я уже много слов посвятил Атыну, – сказал жрец. – Но обязательно добавлю, как он собрал силы стихий и взорвал Долину Смерти.

Кузнец помялся, глядя под ноги.

– Атын – да, само собой. Я не о нем говорю… О Соннуке.

– Соннук?..

…Вчера после всего жрец сразу ушел в свою полуразваленную юрту. Не видел, как Тимир на руках нес домой погибшего сына. Землетрясение основательно порушило селенье озаренных, до ночи хватило работы. Потом, обмирая от стыда и горя, слушал рассказ Нивани об Эмчите… Эмчита нашла потерянного сына. Мать его нашла. До конца жизни Сандал будет молиться о матери, отдавшей ему силу любви и Сюра.

– Соннук, – повторил Тимир.

– Значит, «Такой же, как я»?..

– Да… Или «Такой же, как ты». Это мой второй сын.

Тимир явно сошел с ума! Жрец постарался не выдать, как неприятно он изумлен и расстроен.

Имя, придуманное кузнецом для несуществующего сына, напомнило Сандалу его прежнее – Санда. Такой же, как все. Однажды в порыве откровения он открыл это имя Дьоллоху, но тот либо пропустил мимо ушей, либо забыл и называл жреца по-прежнему.

– Напишу, – пообещал Сандал поспешно. – Конечно, напишу…

– Все, что нужно, расскажу тебе о моем Соннуке я, – твердо произнесла Олджуна за спиною Тимира. – Никто лучше меня его не знает.

В занимающихся лучах зарозовели березовые стволы. К Каменному Пальцу понемногу стекался народ. Вчерашнее единство все еще притягивало людей друг к другу. То один, то другой говорили Сандалу:

– Зайди ко мне сегодня, я расскажу тебе то, без чего твой домм будет неполон.

Жрец соглашался. Не зря старцы толкуют, будто порой одно маленькое воспоминание держит всю память, как иной камешек скалу.

Нивани веселил детвору на поляне. К восторгу малышей, да и взрослых, доставал у себя изо рта и носа птичьи яйца. На изумленных глазах зрителей из яиц тотчас вылуплялись птенцы. Через миг из ладоней шамана вылетали и уносились в небо веселые желтогрудые синички.

Мимо пробежала Лахса, позади пыхтел Манихай. Супруги непременно остановились бы глянуть на этакое диво, но весть, с которой они спешили в гору, была куда важнее несущего яйца шамана.

– В нашем косяке родился первый жеребенок Новой весны! – закричала Лахса, завидев Сандала.

Жрец в смятении схватился за пояс, нащупал пластинку для счета времени. Несколько дней не делал на ней зарубок! В последний раз, кажется, помечал время в день битвы… Да, точно, а ведь идет Месяц рождения. Сандал охнул: чуть не проморгали весеннее равноденствие! Дэсегей напомнил беспамятным, отправил на Срединную жеребенка – посланца Новой весны. А люди уже сообразили, что сегодня – первый день Нового года, закричали, кидая вверх шапки…

К вечеру зашумит праздник на поляне у Матери Листвени! Скромное пока торжество, равно поделенное между скорбью и радостью. Но ведь пришло оно – новое время! Всем достанется по капле кобыльего молока – подарок от новорожденного. Озаренные воскурят священный костер, воспоют молитвы Белому Творцу, Дэсегею и добрым духам. Ночью восьмилучистая Северная Чаша разбрызгает кумысный свет, живительная влага млечных рос окропит Землю под утро… Новое встанет солнце! Неужто после немыслимых жертв, бед-треволнений не наступит благодать в Великом лесу, на измаянной Орто? Жаркая трудовая пора ждет аймаки-селенья. Жеребята в плетеных загонах, привязанные на обротах узлами-туомтуу, станут перебирать длинными ножками. Мужчины будут доить кобыл, а женщины – крутить ытык кумыса с закваской предков!

Долгунча и ее помощники на радостях сыграли красивую песнь. Всего одну и негромко, щадя силы, потраченные на хомусное врачевание. Много людей попало в трепку стихий и обожглось на пожарах… А и не понадобилось бы петь дольше! На празднике споют-сыграют новые песни.

Люди побежали с горы – печь, варить, встряхивать запыленные наряды, у кого они сохранились.

С затаенной тоской прослушал песнь Дьоллох, плача про себя о своем говорящем друге. Не для ратных сражений предназначен был храбрый булатный клинок хомуса, а вот поди ж ты – сокрушился в бою под копытами коней…

Удрученный, певец оглянулся на оклик Тимира и от горечи едва не вспылил.

– Возьми, – протянул тот маленькую кожаную укладку. – Атыну нес. Думал, пусть сам отдаст тебе. Но Олджуна сказала – Атын отдыхает еще. А ты, смотрю, страдаешь.

Открыв узорную крышечку, Дьоллох не сумел сдержать восторга и вскрикнул: в укладке лежал хомус редчайшей искусности и красоты!

– Атын давно его сделал, – пояснил Тимир. – Хотел подарить, а тут Илинэ потерялась, потом сам уехал внезапно…

Дьоллох готов был, как мальчишка, поймавший за хвост глухаря на току, вопить и плясать от счастья! Тронул «птичку», и ожила. Серебристый звук поплыл в утреннем воздухе, сильный и очень нежный.

– Домой пойду, – вздохнул кузнец. – Урана там одна. С Соннуком… сыном нашим прощается.

Певец ничего не слышал. В подушечках дрожащих пальцев закололо от желания слиться с хомусом губами, руками, всем телом. О, как же Дьоллох соскучился! Не терпелось опробовать песнь, она так и рвалась с дыханием.

Нет, вначале надо побыть с хомусом вдвоем. А лучше втроем – поделиться певучим счастьем с Айаной.

Забыв поблагодарить Тимира, Дьоллох бросился вниз по тропе.