Полночный прилив - Стивен Эриксон

Ссора… ужасная ошибка Ханнана Мосага. Уважение Трулла к колдуну-королю пошатнулось, и он с тоской вспомнил, каким был мир месяц назад. До открытия пороков и слабостей.

Он спешит по лесу, переполненный срочными пугающими известиями. Копья нет – железный наконечник погружен в грудь летерийца. Налитые свинцом ноги несут его через тени. И неприятное чувство, будто что-то упустил, не разглядел. Словно входишь в палаты, из которых кто-то только что ушел. Это чувство снова охватило его. Они пережили множество событий, не замечая смысла и скрытой истины. Отдав все силы выживанию, они стали беспечны…

Ледяная волна накрыла Трулла Сэнгара, будто нож ударил в сердце; он понял: должно случиться что-то ужасное.

Он стоял один в большом доме, смотрел на центральный столб и изогнутый меч.

И не мог пошевелиться.

Бледно-серое замороженное тело Рулада Сэнгара лежало на каменной плите: голова откинута назад, веки плотно смежены, рот распахнут, словно в попытке набрать воздуха. Руки воина крепко сжимали странный пятнистый меч с прямым лезвием, покрытый инеем и черными разводами засохшей крови.

Удинаас заткнул воском ноздри и ушные отверстия.

Потом взял щипцы, ожидая, когда первая золотая монета нагреется на железном поддоне над углями. Он положил на полотно первую монету, потом, сосчитав до двадцати, вторую. Порядок раскладки был четко определен, и весь ритуал выверен по времени. Удинааса ждала ночь однообразных и утомительных повторений.

Но раб должен выполнить любое задание. Есть горькие истины, которые познаешь только в унижении собственного духа – если, конечно, хочешь познать. Например, поиск себе оправдания. Перед убийством или другим зверством.

Взять хотя бы это тело. Плоть молодого человека теперь – олицетворение смерти. Эдур пользуются монетами; летери – льном, свинцом и камнем. И там, и там требуется прикрытие, маскировка, чтобы спрятать ужасное отсутствие, начертанное на неподвижном лице.

В любом случае начинать нужно с глаз.

Удинаас взял щипцами летерийскую монету за краешек. Первые две должны быть чуть прохладнее остальных, чтобы глаза не лопнули под веками. Он однажды видел такое, когда был учеником у стареющего раба. Шипение, всплеск безжизненной жидкости, зловонной и мутной. Монета слишком глубоко ушла в глазницу, зашипел пар, и потемневшая кожа сморщилась.

Крепко держа монету, Удинаас склонился над лицом Рулада Сэнгара. Опустил горячий золотой диск.

Тихое шипение. Кожа таяла, пока влага испарялась, и веко накрепко прилипало к монете.

То же самое со второй монетой.

Труп начал оттаивать в жарком помещении, и Удинаас, накладывая монеты на торс, постоянно отвлекался, замечая движение. Выгнутая спина выпрямилась, локоть тихо стукнул в плиту, струйки талой воды текли по камню и капали на пол по бокам, словно тело плакало.

В горячем влажном воздухе висела вонь опаленной кожи. Труп Рулада Сэнгара преображался, покрываясь блестящими доспехами, превращаясь во что-то иное, не в тисте эдур.

Грудь, потом живот. Каждую рану от копья покрыть глиной и маслом. Таз, бедра, колени, икры, лодыжки, верх ступней. Плечи, верхние части рук, локти, предплечья.

Сто шестьдесят три монеты.

Удинаас вытер пот с глаз, поднялся и пошел, чувствуя, как ноют мышцы, к котелку с расплавленным воском. Он понятия не имел, сколько прошло времени. От зловония аппетит пропал напрочь, но периодически Удинаас наполнял желудок прохладной водой. Снаружи продолжался дождь, колотя по крыше и буравя землю под стеной. В деревне траур – никто не побеспокоит его, пока он не выйдет.

Конечно, лучше бы полдюжины вдов укладывали монеты, а сам Удинаас занимался бы огнем. Последний раз он проделывал все в одиночестве, когда готовил тело отца Урут, убитого в бою.

Приладив ручку к котелку, Удинаас снял его с очага и бережно понес к трупу. Толстый слой воска спереди и по бокам трупа. Дать воску остыть – в меру, иначе потрескается, когда тело будут переворачивать, – и снова золотые монеты.

Удинаас помедлил, стоя над мертвым тисте эдур, и вздохнул.

– Ах, Рулад, вот сейчас бы тебе перед женщинами щеголять, правда?

– Траурная церемония началась.

Трулл вздрогнул и, обернувшись, увидел рядом Фира.

– И что решили?

– Ничего. – Брат отвернулся, подошел к очагу и поморщился, глядя на низкое пламя. – Колдун-король объявил наш поход неудачей. Хуже того, он считает, что мы его предали. Он не высказывает подозрений, но я вижу.

Трулл помолчал, потом пробормотал:

– Интересно, когда началось предательство. И с кого.

– Ты сомневался в «даре» с самого начала.

– А теперь сомневаюсь еще больше. Меч, который не хочет отпускать мертвого воина… Что это за оружие, Фир? Ярость какого чародейства сокрыта в нем? – Трулл повернулся к брату. – Ты рассмотрел клинок? Выкован искусно, но в стали заключены… осколки. Какого-то металла, не поддающегося ковке. Любой ученик кузнеца скажет, что такой меч разлетится при первом ударе.

– Понятно, что его хранит вплетенное чародейство, – ответил Фир.

Трулл вздохнул.

– Значит, тело Рулада готовят.

– Да, началось. Колдун-король позвал наших родителей в свой большой дом. Остальным входить запрещено. Будут… переговоры.

– Отрезать пальцы младшего сына – в обмен на что?

– Не знаю. Решение, разумеется, объявят публично. Пока мы сами по себе.

– А где Бинадас?

Фир пожал плечами.

– Забрали врачевательницы, мы увидим его только через несколько дней. Магов трудно лечить. Арапами, которые обследовали Бинадаса, говорят, что у него в бедре больше двадцати осколков кости. Все нужно поставить на место. Сшить мышцы и сухожилия, срастить жилы и слить порченую кровь.

Трулл подошел к скамье у стены и сел, опустив голову на ладони. Их поход казался бы нереальным, если бы не порезы на коже и доспехах и не ужасное доказательство – завернутый труп, который сейчас готовят к погребению.

Дшеки – одиночники-оборотни. Непостижимо. Волки…

Дар одиночников принадлежит отцу Тени и его родичам. Принадлежит небесным созданиям небывалой силы. То, что примитивные, необразованные варвары могут обладать даром необыкновенной, священной силы – бессмыслица.

– Нас ждет тяжкое испытание, брат.

Трулл заморгал, глядя на Фира.

– Ты тоже чувствуешь? Что-то приближается…

– Странное, незнакомое чувство. Неведение. Беспомощность.

Фир потер лицо, словно стараясь разбудить нужные слова в мышцах, крови и костях. Словно все, что таилось внутри, безуспешно пыталось найти голос, который услышат другие.