Нестор-летописец - Наталья Иртенина

— Я выкуплю у тебя моего сына!

— А я не хочу его продавать.

Кмети удержали Захарью, вывернув ему руки.

— Не от хорошей же жизни отрок ушел от тебя в холопство, — глумясь, сказал тиун. — Думаю, ты сам вынудил его к тому, а теперь жалеешь, оттого что отрок продешевил. Да к тому же не отдал тебе и эту гривну кун. Сомневаюсь, что он и видеть тебя захочет.

— Позови его! — взмолился Захарья.

— Я не ключник и рабами в доме не ведаю. Да и с какой стати отрывать холопа от его работы? Отец для раба — его господин, ты же ему отныне никто.

— Я пойду к князю! — безнадежно пригрозил Захарья.

— Хоть к митрополиту.

Захарья разразился бессильной бранью.

— Гоните его со двора, — распорядился тиун.

— Дай хотя б одним глазом увидеть сына, — надрывно попросил Захарья.

Кмети потащили его к воротам.

— Кирик! — раздался сзади властный голос. — Кто этот человек и что ему надо?

С крыльца хором спустился седой дружинник. Росту в нем было много, и стать он имел еще крепкую для своих лет, а взгляд острый, даже из-под полуопущенных век. Одет был по-простому, будто только что почивал на ложе и вышел по нужде, враспояску. Из-под распяленного ворота рубахи вылезал вспученный, совсем свежий рубец. Угадав в этом муже воеводу, Захарья извернулся в руках кметей и крикнул:

— Верни мне сына, боярин!

Янь Вышатич нахмурился. Тиун коротко и бесстрастно описал, как было дело.

— Он лжет! — опешил Захарья. — Я не продавал сына в холопы!

— А кто привел его ко мне третьего дня? — жестко возразил тиун. — Кто жаловался на тяжкую долю? Кто упрашивал меня взять отрока на любую работу? Я всего лишь, — объяснил он воеводе, — сделал то, чего он и желал — избавил его от обузы.

— Зачем же ты требуешь отрока назад? — спросил боярин. Его гневный взгляд словно вбивал Захарью в землю. — Это твой единственный сын?

— Старший мой, — растерянно промямлил Захарья.

— Кто меняет своих детей на серебро, тот достоин презрения, — молвил воевода.

— Я не продавал его. Он сам…

Отчаявшись, Захарья поник головой.

— Не верю, что отрок мог по доброй воле продать себя в холопы. Ты толкнул его к этому, хотя на тебе не нищенская одежда и ты не изможден голодом… Кирик, вели привести парубка. Спросим у него.

Позвали ключника. Тот побежал на поварню и вернулся, толкая впереди себя Несду. Отрок, слышавший крики во дворе, заплетал ноги и был страшно бледен. Он осунулся, стал грязен и всклокочен, рукой стыдливо зажимал выдранный спереди клок рубахи. Захарья остановил взгляд на его ногах, замотанных в онучи и обутых в разлохмаченные лапти не по размеру.

— Где твои поршни? — выдавил он, потрясенный зрелищем.

— Подарил, — чуть слышно сказал сын.

Он так и не научился лгать. Захарья сглотнул комок в горле.

— Что ты сделал с собой, дурачок?!

— Отец… — Несда поднял голову и посмотрел ему в глаза. — Так было нужно. Прости…

Он протянул узелок, в котором звякнули монеты.

— Возьми.

Отдав свою цену, Несда словно разорвал нити, связывавшие его с прежним — с отцом, с домом, с Киевом. Быстро повернувшись, он убежал. Теперь его дом — челядня и поварня. Даже слез не было. Глаза были предательски сухими.

— Для чего нужно?! — едва не провыл Захарья.

Янь Вышатич молчал.

— Ну, по мне, все ясно, — бодро произнес тиун.

— Да, — тяжело молвил воевода. — Кирик, сделай так, чтобы этот человек здесь больше не появлялся.

Гриди снова приступили к Захарье. Он вырвался от них и сам, горбясь, пошел к воротам.

— Кирик, — позвал воевода, — ты заметил…

Боярин умолк.

— Что?

— Этот отрок… Ладно, забудь. Завтра едем с князем в Киев. Изяслав Ярославич прислал приглашение — пировать зовет. Оповести старших кметей.

Захарья медленно шел вдоль частокола боярской усадьбы. Вдруг вспомнив о чем-то, остановился. Посмотрел на узелок с монетами и швырнул его в траву, пробивавшуюся между тыном и бревнами мостовой.

— Я тебя выкуплю, — сквозь зубы сказал он.

Трое Ярославичей пировали нешумно, для Киева почти незаметно. Не трубили весело трубы, не голосили нанятые крикуны, зазывая на княж двор честной народ для угощения. По улицам не катили на телегах бочки с медом и пивом, расплескивая содержимое по толкающимся кружкам. Не звенело на мостовых мелкое серебро, обильно раздаваемое нищим и убогим. Тихо было в Киеве. Лишь на площадях и торгах, повстречав знакомцев, а то и вовсе с незнакомыми, градские люди, качая головами, толковали — как-то оно теперь будет, куда повернет, а может, и круто вывернет княжая колея. Соглашались в одном — Изяслав Ярославич хоть и прост умом, да себе на уме. Надо чего-то ждать. А чего — того и сам князь, верно, не знает. Может, еще с кем воевать затеет, а не то новую церковь поставит. Или город задумает нарастить по примеру отца, кагана Ярослава. Либо кого-нибудь еще со свету сживет.

И не зря толковали. Князь Изяслав собрал братьев с боярами не только для чести, но и для совета. За полгода, что на киевском столе сидел Всеслав, Русь могла расшататься. Теперь надо было решать, нужно ль ее подправлять. Да и вообще — как дальше жить, как землей и людьми править, каких врагов опасаться, а каких можно сбросить пока со счету.

Но сначала, до большого совета, сели в повалуше втроем. Было о чем говорить без боярских ушей, по-родственному.

Князь Изяслав, помня свои мытарства после изгнания, упрекнул братьев: один он, мол, стоял против полоцкого самозванца, просил на стороне помощи. А пока говорил все это, поглядывал косо на Святослава — вот кто помочь мог, да не шелохнулся, сидя в своем граде.

Черниговский князь его взгляды разгадал, огладил короткую бороду, глотнул меду и завел ответную речь. Мол, старший брат, убегая из Руси, не послал к нему ни вести, ни просьбы. А без этого — как вмешиваться в дела другой, хоть и братней, земли? Он, Святослав, сам такого не потерпел бы. Никто не смеет вести в его отчину полки, пусть и на помощь, но без приглашения.

— Отец, князь Ярослав, нам всю Русь завещал! — возразил Изяслав, споро щелкая орешки. — Обо всей и думать надо, а не о своих лишь уделах.

— Всю Русь? — горько усмехнулся черниговский князь. — Почему же я не сижу на столе в отчем Киеве?

— Помиритесь, братья! — воскликнул Всеволод. — Русь одна, а нас трое. Не раздирать же ее на лоскуты. Только в братской любви мы будем едины.

— Да к тому же забыл ты, братец, — продолжал Святослав, поведя лишь бровью в сторону Всеволода, — кто осенью выгнал половцев с Руси. Если б не моя дружина, как знать, не пришлось бы тебе дольше гостить у ляхов?