Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика - Петр Андреев

Дивизия перешла к обороне по берегу Одера. Наш дивизион стоял в городе. Немцы не ближе трех километров. Живем относительно мирно, приводим себя в порядок. Даже расписание по повышению боевой и политической подготовке имеется. Провели партийное собрание. Выбрали секретаря партийной организации. Наш парторг погиб как раз на том мосту у завода, где я прошел благополучно. Это уже второй парторг за полгода.

Но недолго отдыхали солдаты. Да и отдыхом это можно назвать с большой натяжкой. Вскоре началась подготовка к форсированию Одера. В первых числах апреля провели дивизионные учения с боевыми стрельбами. В подразделениях (это в артиллерии) в строю в это время было менее 50 % списочного состава. Караульную службу несли даже младшие командиры. Такое же положение было только в 1941–1942 годах. Командование, видимо, берегло кадры для будущих войн. Молодежь 1926 года рождения воевала уже с 1943 года, а 1927 года рождения так на фронт и не пришла. Пополнение шло только за счет выздоровевших раненых. Были случаи, когда пополнение дивизиям давалось отзывом какого-то количества солдат из других, менее обескровленных дивизий. Под Ригой и у меня из отделения забрали в другую часть ефрейтора Стрельникова. Был он страшный трус и филон. Два года он отслужил и три года отвоевал в нашем дивизионе, и я думал, что он обидится на меня. Но Стрельников позже прислал письмо, что на новом месте он попал в штаб полка, и благодарил меня за протекцию.

Быстро пролетели две недели обороны. Команда – готовиться к маршу. Двигаемся на юг не спеша, ночами, с остановками в лесах или в опустевших деревнях. И все равно на машинах мы за два часа проезжали путь, равный суточному переходу пехоты и наших хозяйственных взводов.

Стоит теплая солнечная погода. Дивизион остановился на опушке соснового леса. Северо-западнее находится наш аэродром. Слышим, как взлетают и приземляются самолеты. Самолеты летят в сторону Одера, мы их не видим, скрывает лес. Но вот, слышим по звуку, что поднимается транспортный самолет. Через одну-две минуты раздаются два пушечных выстрела, и самолет, еще не набрав высоты, пошел на снижение и чуть севернее нас, километрах в двух-трех врезался в землю. Раздался взрыв. На место аварии капитан Федько посылает на мотоцикле автомеханика ст. сержанта Уткина и сержанта Саранина. Через час Уткин вернулся и доложил, что разбился наш транспортный самолет «Дуглас» с восемнадцатью девушками на борту. Что туда уже прибыла спасательная команда с аэродрома, но спасать уже было некого. Все восемнадцать беременных девушек-военнослужащих, отправляемых домой, и два летчика погибли. Самолет был сбит зенитной батареей охраны аэродрома. Уткин и Саранин нарисовали страшную картину, которую они увидели на месте аварии: несколько девушек лежали мертвыми с преждевременно родившимися и тоже мертвыми младенцами. Несколько дней, пока не начались бои на Одере, эта тема обсуждалась среди солдат. Как могло случиться, что своя батарея обстреляла только что взлетевший с ими же охраняемого аэродрома самолет? И большинство сходилось на том, что это было надо кому-то из офицеров или генералов.

Несколько слов о работе хозяйственного отделения управления дивизиона, обязанностью которого в первую очередь было снабжение личного состава питанием и обмундированием. Я уже писал, что осенью 1941 года мы были на самообеспечении. С 1942 года положение изменилось. Нас обеспечивали продовольствием по нормам. Это резко меняло продовольственную ситуацию в подразделениях. Количественная норма, вероятно, была достаточной, что нельзя сказать о качественной. Очень мало выдавалось жиров и мяса. Кроме того, месяцами не менялся ассортимент крупы. Кормили нас в основном супом и кашей. И суп и каша готовились из одной и той же крупы. Например, зимой 1942/43 года в течение шести месяцев кормили супом и кашей из ячневой крупы. Насколько были сыты солдаты, можно судить по тому, что дневную пайку хлеба, которая выдавалась утром во время наступательных боев, солдаты съедали сразу. Говорили – нельзя оставлять, жалко будет, если убьют и хлеб останется.

На территории Германии положение с питанием резко изменилось. Немецкое население уходило на запад. Что-то они увозили и уносили, но скот и птица оставались на подворьях. На улицах и во дворах лежали убитые из озорства или только чтобы взять одну печенку коровы и свиньи. Солдаты старших возрастов, понимающие кое-что в кулинарии, убивали кур и молочных поросят. Тут же, во дворе, растапливали печь кормовой кухни, кипятили воду и разделывали птицу. Старшины и повара шли по более легкому пути. Они убивали свиней. Проще в обработке и меньше времени на варку. Дело дошло до того, что суп в котелке состоял наполовину из свиного жира, а вторая половина – из свиного сала кусками. Естественно, что очень скоро солдаты не только есть, но и смотреть на такую пищу не могли. Стали отказываться получать обед и в принесенные с кухни термосы. Командование пыталось заставлять солдат получать пищу в приказном порядке. Командиры взводов обязаны были обеспечить получение пищи их подчиненными. Обеспечили, но полученный суп солдаты, отходя, из термоса выливали.

Питались же мы в основном колбасой, окороками и другими копченостями, снятыми с вешал коптильных камер на чердаках домов, а также вареньем, маринованными грибами и другими консервами из брошенных погребов. А также курами и поросятами – но это гурманы. Я был свидетелем того, как сержант Елкин, москвич, чуть было не погиб при добывании молочного поросенка. В хлеве, в загородке, видимо, чувствуя наш приход, или голодная, очень беспокойно вела себя огромных размеров свинья с маленькими поросятами. Петька Елкин, увидев деликатес, не раздумывая, бросился через загородку за поросенком и чудом спасся от бдительной мамы. Видя, что свинья так просто поросенка не отдаст, а лишать потомство матери он пожалел, Елкин нашел навозные вилы и ими выбросил поросенка за перегородку. Подняв за задние ноги, он выстрелил ему в голову. И в это время прозвучала команда «По машинам!». Непотрошеный и непаленый поросенок был спрятан в машине и на следующем привале выброшен – поросенок протух.

Передислокация войск всегда держалась в «большой тайне», и, как правило, офицеры и солдаты задолго до прибытия на место узнавали, куда перебрасывают дивизию. Вот и теперь, не успели выехать из Альтдама, как прошел слух, что нас перебрасывают в район Франкфурта. Но на этот раз версия не подтвердилась. Пройдя километров семьдесят в южном направлении, повернули строго на запад, по направлению на город Эберсвальде.

К Одеру подошли ночью. Дивизия встала на позиции сменяемой нами другой дивизии. Батареи готовили новые огневые позиции, а управление дивизиона заняло оборудованные предшественниками наблюдательные пункты. НП командира дивизиона и командира 2-й батареи находился на гребне небольшой возвышенности, полого спускавшейся к реке и к огневым позициям. Слева река круто огибала наш левый фланг. Перед нами и далеко вправо было видно прямое русло Одера.

На западном берегу, прямо перед нами, была видна сильно разрушенная деревня Альткюстринхен, вытянувшаяся улицей вдоль берега реки. Правее деревни был виден мост через реку, упирающийся своим западным концом в ее северную окраину, а слева от деревни до старицы Одера простирался луг. Сама старица, уходящая от нашего левого фланга на северо-запад под углом 45 градусов, с наблюдательного пункта не просматривалась.