Целомудрие и соблазн - Мэг Кэбот

Нет, это не Герцог нажал сегодня на курок. Но за выстрелом наверняка скрывалась его злая воля. Герцог приказал кому-то из своих подручных застрелить графа Бартлетта.

А Слейтер стоял у него за спиной у подножки кареты. Прямо у него за спиной…

Нет. Этого не может быть. Только не Слейтер. Слейтер не стал бы в него стрелять.

Или стал бы?

Впрочем, не важно. Сейчас не так уж важно, кто стрелял. Самое главное, что Томми выжил. И он хочет жить дальше. Но вернуться домой он не может. Так же как не может провести всю ночь на улице. До ранения ему все было нипочем, но сейчас у него слишком мало сил.

Денег у него не было. Он все спустил в игорном доме и еще остался должен. Ему не на что даже снять койку на ночь. Что же теперь делать? И к кому идти?

И неожиданно он сообразил, кто способен ему помочь. В этом городе был только один человек, о котором Томми мог с уверенностью сказать, что он не подручный Герцога. Только этому человеку Томми верил.

И вот теперь он скорчился возле дома Брейдена Грэнвилла, спрятавшись в тени роскошного парадного, и обнял себя за плечи, хотя на улице было тепло. Томми был в шоковом состоянии. Его сотрясал нервный озноб, зубы стучали, а по спине полз холодный липкий пот. Томми начал молиться о том, чтобы Брейден Грэнвилл явился домой поскорее.

Наверное, от усталости он впал в забытье, потому что не заметил, как рядом с ним остановилась карета и в глаза ударил яркий свет. Оказывается, это распахнулась парадная дверь.

Томми окликнул Грэнвилла по имени — по крайней мере он надеялся, что окликнул, ведь глухота еще не прошла. И медленно выступил из темноты под лестницей. У крыльца стоял фаэтон, запряженный парой великолепных гнедых жеребцов. Арабские скакуны нервно били копытами и косились на странного чужака.

А потом показался сам мистер Грэнвилл.

Он удивленно посмотрел на Томми, но не узнал его. А потом свет, падавший из двери, помог ему разглядеть графа, с трудом доковылявшего из своего укрытия до парадного крыльца. Его вид и неожиданное появление потрясли Грэфилла.

Он что-то сказал. Но Томми его не слышал. Он видел, как шевелятся его губы, но не различил ни звука.

А потом — Томми и сам не мог сказать, как это произошло, — вдруг оказалось, что он падает на землю, и сильные руки подхватывают его, не позволяя свалиться в грязь. Томми хотел рассказать, что с ним приключилось, вот только трудно было судить о том, достаточно ли громок его голос — ведь себя он тоже не слышал.

Но он был уверен, что плакал в эти минуты, потому что почувствовал влагу у себя на щеках и с горечью подумал о том, как неуместны эти слезы. Ведь как-никак он граф, хотя и очень юный. А графам не полагается реветь в присутствии других мужчин, особенно таких, как Брейден Грэнвилл.

А потом все провалилось в черную бездну, и последнее, что запомнил граф Бартлетт, был Брейден Грэнвилл, подхвативший Томми на руки, и его губы, двигавшиеся без единого звука, и лицо, теперь выражавшее не удивление, а сочувствие и тревогу.

На следующий день, едва успело пробить десять часов утра, Брейден Грэнвилл поднял литой бронзовый молоток на двери особняка графа Бартлетта и опустил его с громким стуком.

Десять часов утра — это, как известно, не самое подходящее время для светских визитов. Приличные дамы, такие, как Кэролайн Линфорд и ее мать, к этому часу едва успевают проснуться. А если даже они проснулись, то вряд ли успели покончить с первым завтраком и утренним туалетом. Или вообще сели писать письма своим подругам…

Но Брейден, так и не сумевший полностью избавиться от некоторых привычек, усвоенных в детстве, к десяти часам был уже бодр и полон энергии. Однако он прекрасно знал, что его привычки отнюдь не пользуются популярностью среди новых знакомых, и отказался от первоначальной идеи явиться к Кэролайн еще раньше. Правда, к десяти часам его нетерпение возросло настолько, что он с трудом подавил в себе желание разнести в щепки дверь Кэролайн так же, как он сделал это у Жаклин.

К тому же он не собирался портить и без того напряженные отношения с Кэролайн, ломая парадную дверь ее дома, — несмотря на неотложность своего дела.

А дело у него было поистине серьезным и неотложным. И не потому, что ему не терпелось развеять ее тревогу о пропавшем брате. Брейден вообще не собирался говорить о Томми. Тем более что он знал, что с мальчишкой все в порядке. Когда Брейден выходил из дому, Томми дрых без задних ног в спальне для гостей, целый и почти невредимый — если не считать порохового ожога на физиономии да звона в ушах, который пройдет дня через два.

К дверям этого дома Брейдена привела гораздо более важная причина — по крайней мере такой она казалась ему самому, — нежели самочувствие Томми. И это было даже не жгучее желание лично убедиться, что Жаки не ошиблась, когда ошарашила его вчера, заявив, будто Кэролайн Линфорд влюблена в него по уши. Нет, причина была еще важнее, гораздо важнее, чем эта. Ибо, несмотря на неприятный осадок, оставшийся в душе после их ссоры с Жаклин, Брейден не мог отрицать правдивости одного ее утверждения.

Он еще ни разу в жизни, никогда, со времен своего первого свидания, не произносил вслух те три слова, которых, по мнению Жаки, вообще не имелось в его словаре.

Брейдену не раз доводилось слышать эти слова, обращенные к нему самому. Их говорили и шепотом, и в полный голос, а пару раз даже выкрикнули с яростью ему в лицо. Ему признавались в любви многие женщины. Но ни одной из них он не ответил тем же.

И никому, кроме Кэролайн, не удавалось лишить его душевного покоя. Так, чтобы он ворочался в кровати до самого рассвета, перебирая разные варианты их объяснения. Никому, кроме Кэролайн, не удалось добиться того, что Брейден перестал считать себя хозяином своей судьбы. И только из-за Кэролайн его сердце от счастья сладко замирало в груди всякий раз, как он ее видел.

Вот что привело его в столь ранний час на крыльцо ее дома. Он был полон решимости признаться ей в том, в чем не признавался ни одной женщине в мире. Теперь Брейден понимал, что это следовало сделать еще вчера. Напрасно он понадеялся на то, что поцелуи и объятия скажут ей об этом лучше всяких слов.

Но сегодня он непременно объяснится с ней, и лучше ей выслушать его внимательно, потому что он не намерен повторять это снова. А если она рассмеется в ответ или, хуже того, снова попытается отвернуться, он… в общем, он не знает, что тогда сделает. Но одно Брейден знал точно: никогда в жизни он больше не произнесет эти три слова. Никогда.

Наконец дверь ее дома распахнулась, и рослый слуга с хищным кривым носом — надо полагать, это был дворецкий — надменно посмотрел на незваного гостя, побеспокоившего хозяев в такую рань. У Брейдена возникло смутное ощущение, что где-то он уже видел этого человека, но сейчас ему было не до того, чтобы забивать себе голову разными пустяками.

— Слушаю, сэр! — процедил дворецкий.