Тень Миротворца - Андрей Респов

публику не особенно уважаю, то и решил прикинуться простачком или дурачком, авось спишете моё вчерашнее откровение на придурь перечитавшего газет нижнего чина.

— Ну, господин Пронькин, — полковник расплылся в своей обворожительной и, чёрт возьми, стопроцентной искренней улыбке, — вы зря такого мнения о благородном деле политического сыска. Тамошним осведомителям, по достоверным слухам, довольно неплохо платят. Ну, да не будем об этом. Я не из ведомства Владимира Фёдоровича Джунковского, увольте. У меня свой интерес. Вы, естественно, догадались, что ваше приглашение на беседу в этот номер инициировано Его Императорским Высочеством Александром Петровичем Ольденбургским, моим, как любят говорить французы, патроном. Есть у принца такая способность: видеть людей и их перспективу. Нужно признаться, что вы произвели на него неизгладимое впечатление, затронув своей речью больные вопросы, ведение многих из которых является стезёй Его Высочества и моей, если позволите.

— Я особенно не старался, всё вышло довольно спонтанно. Да и наболело, честно говоря.

— Верю, господин Пронькин. К нашему сожалению и общему прискорбию, бардака в санитарной и медицинской службе войск хватает с избытком. А где его нет, с другой стороны? Вряд ли бы на подобное вашему выступление решился кто-нибудь из ваших сослуживцев с чином. Для этого нужно иметь не только смелость, но и внутреннюю готовность сломать стереотипы иерархии и сословных условностей. А это возможно лишь при определённом внутреннем развитии личности и уровня интеллекта. Взять, хотя бы, Гаврила Никитич, вашу способность выражать мысли вслух. Ни косноязычия, никаких тебе беканий и меканий. Чётко, логично и завершённо. Не гимназист, даже…как минимум, студент университета с опытом публичных выступлений! Признаюсь, принц сразу высказал предположение о некоей ряженности, театральности вашей персоны. Это где ж вы видели такого сибирского крестьянина, что самому члену императорской фамилии советы давать решился? — в глазах полковника плясали чертенята. Похоже, он полностью ощущал себя котом, играющим с мышью.

— Время не стоит на месте, господин полковник. Зная подробности из моей биографии, вы не сможете отрицать, что при определённых способностях и должном, пусть и домашнем, образовании, приложив терпение и усилия можно и крестьянского сына обучить вести философские диспуты. А насчёт «где видели», как насчёт «Сказа о тульском косом Левше и о стальной блохе» Николая Семёновича Лескова?

— Эк, вы хватили! Пример не совсем подходит. Я о том, что для подобного ученик и учитель должны обладать поистине выдающимися способностями! — не удержался полковник.

Э, да ты азартен, господин офицер! Видать, не всё в моей личности тебе удалось просчитать. А ещё и любопытен изрядно. Наверняка вышел далеко за рамки поручения своего патрона. Или это такая же маска, как искренняя улыбка?

— Не мне судить о своих способностях, господин полковник. Густав Густавович говорил о неплохой памяти, отмечал недюжинные физические кондиции, а дядька, что сам воспитывал меня, с детства научил многому: выживанию, выносливости, развивал интуицию, способность восстанавливать силы за очень короткое время. Штерн называл это медитацией и аутотренингом. Он заложил в меня основы общих знаний о мире. Это уже потом я увлёкся биологией, медициной, эпидемиологией. Встреча с Иваном Ильичом Вяземским и вовсе стала подарком судьбы… — я старался говорить спокойно, словно о само собой разумеющемся и давно выстраданном. Весь мой вид говорил: «Вот он я как на ладони. Ничего не скрываю. Вы же всё обо мне знаете». Тактика сработала. Сидящий передо мной офицер, напрягшийся было при словах об учителе и ученике, расслабился и снова откинулся на спинку кресла.

— Да, не скрою, господин Пронькин, нам удалось собрать о вас довольно много необычной информации. И не только путём бесед с вашими сослуживцами. После подтверждения подлинности вашего происхождения и полученных телеграфных сообщений из Томского полицейского управления я доложил своему патрону о предварительных выводах. И принц дословно сказал следующее: «Такие люди нужны Империи. Грех разбрасываться!» Я даже проспорил штабс-капитану Крону дюжину шампанского, когда назвал чушью утверждение, что вы видите в темноте, как кошка. Вы ведь даже не заметили, войдя в номер, что в этом зале царит полная темнота. Феноменально!

Чёрт, а это досадный прокол. Не провал, конечно. Но всё же. Видимо, кто-то из санитаров заметил и проболтался. Не только Вяземского с Демьяном дёрнули. Ладно, надо переводить разговор на менее щекотливую тему.

— И тем не менее господин полковник, несмотря на высокую оценку моих заключений его Высочеством и вами, в работе обсервационного пункта ничего так и не изменилось со вчерашнего дня, — ответил я как можно мягче, стараясь, чтобы возражение не выглядело дерзким, — я понимаю, инертность исполнения, требуется время, много усилий и средств. Но ведь опасность никуда не исчезла! Трупы так и валяются вокруг вагонов. А сегодня нашему лазарету придётся рассортировать вдвое больше пленных. И это тоже понятно, военные медики верны присяге, санитары, солдаты, полицейские, даже думские врачи. Люди устали, работали на пределе сил. А при чём здесь жизни сестёр милосердия? Среди них ведь есть и представительницы благородного сословия. Если мы станем пренебрегать их жизнями, то ради чего всё это?

Полковник снова нахмурился, достал из нагрудного кармана кителя серебряный портсигар, вынул оттуда тонкую коричневую сигарету и прикурил от зажжённой спички.

— Господин Пронькин, — он глубоко затянулся, — я мог бы сказать вам, например, что идёт война, и все мы на ней выполняем свой долг. А мог бы заметить, что всё, что происходит с пленными турками — не ваше собачье дело! Вы даже представить себе не можете, какие политические силы и средства задействованы во всём этом процессе. Вы наивно полагаете, что почти сорок тысяч пленных, что мы получили после разгрома армии Энвер-паши под Сарыкамышем, можно было спрятать в карман или отправить своим ходом в Батуми, Кутаиси или, к примеру, в Эреван? Да их бы местные вырезали за три дня! И политические последствия подобного исхода легли бы несмываемым пятном на репутации Государя Императора.

— Но ведь можно же было попробовать решить иначе… — не удержался я и был прерван рыком полковника.

— Что? Ничего подобного! Господин Пронькин! Никак иначе было не сохранить хотя бы треть пленных, кроме как вывозом куда подальше на восток. В Россию. А, я понимаю… Отдать Энверу-паше? И через неделю заново вооружённые и сформированные из этих пленных дивизии оказались бы на передовой! Перед нашими солдатами, кровью и потом добывшими победу при Сарыкамыше. Что, господин мечтатель и реформатор санитарной службы, не подумали об этом?! А надо бы, хоть иногда. Дураком, во всяком случае, назвать вас трудно.

— Простите…

— Извольте. Справедливости ради стоит сказать, что приверженцев подобного вашему мнению хватает и в столице, и при дворе. Ну