Театр отчаяния. Отчаянный театр - Евгений Гришковец

Я приблизил фотографию к глазам, тщательно всмотрелся в каждое лицо на нём, но ни одного не узнал. Знакомым человеком на фото была только Татьяна.

В таких случаях говорят, что кровь застыла в жилах или что волосы встали дыбом… У меня же мурашки побежали по спине так сильно, что я почувствовал их поступь, различил каждый шаг их холодных ножек.

Татьяна прислала мне на службу два письма в первое моё лето на флоте. Их я получил ещё на острове Русский. Это были письма поддержки и сожаления о том, что я попал на три года, а не меньше и что меня в студии будут ждать.

Потом мне мама писала, что Татьяна звонила несколько раз, интересовалась тем, как у меня дела, и просила передать мне привет. Так что писем от Татьяны я не ждал. А про пантомиму на новом месте службы старался не вспоминать. И тут это таинственное письмо.

Написано оно было на тетрадном листочке в линейку красивым, плохо читаемым почерком. Мелким, но с длинными петлями букв «в», «у» и «з». Письмо начиналось приветствием: «Здравствуй, меня зовут Сергей Везнер…»

Далее, неизвестный мне Сергей коротко и ясно написал, что он за год до меня поступил на филологический факультет нашего Кемеровского университета, через год, как и я, ушёл служить, и так же, как и я, попал на Тихоокеанский флот. Но на два года, в морскую пехоту. Довелось ему большую часть службы пробыть в Африке, в Эфиопии, на острове Дахлак, на нашей военной базе. Потом он, полгода назад, вернулся, восстановился в университете и узнал, что в городе существует студия пантомимы. Теперь он с начала учебного года в ней занимается. Он сообщил, что Татьяна Александровна часто и с большой теплотой говорит обо мне. У неё он взял мой адрес и решил написать, потому что видит между нами много совпадений и потому что сам служил и знает, каково это получать письма. В конце он написал, что студия живёт очень активно. От старого её состава, что был при мне, уже никого не осталось. Но пришли новые, интересные люди, что они вовсю репетируют, но очень не хватает меня, потому что Татьяна Александровна уверяет, что у меня много идей.

В конце письма он написал, что на фото – новый состав студии, а он слева самый длинный. Ещё он предложил мне, если я захочу, писать ему на адрес общежития, где он и живёт.

Это письмо меня будто ударило сильнейшим электрическим зарядом. Меня как будто резко, неожиданно разбудили, вырвали из глубокого, безмятежного сна. Разбудили и, не дав опомниться, позвали в какие-то дали, встревожили до крайней степени.

Если бы кто-то посмотрел на меня, когда я дочитал письмо, то увидел бы человека, который растерянно смотрел вокруг себя с выражением лица, говорящим: «Господи! Где я? Как я здесь оказался? Что со мной произошло?»

Была бы у меня возможность, позволили бы мне в тот момент одеться, обуться и пойти пешком в город Кемерово, я бы, не задумываясь, сделал это.

Всё, к чему я успел привыкнуть, с чем успел свыкнуться, к чему прикипел и в чём преуспел, то есть вся моя налаженная жизнь, занятое и закреплённое за мной место в экипаже «Стерегущего», маленькие и большие матросские радости и наработанный матросский авторитет, всё то, что я себе заслужил после долгих мытарств и чем гордился как серьёзным достижением… Всё это рухнуло, всё потеряло для меня ценность и смысл.

То, что лишило меня покоя во время спектакля «Шляпа волшебника» в Томске, то, что всецело наполняло моё сердце радостью в балетном зале нашей студии пантомимы, и то, что пережил я на сцене клуба Школы оружия, снова пробудилось во мне. А пробудившись, задало мне глобальный вопрос: «Эй! Ты кто такой? Матрос? Когда ты успел им стать? И долго ты намерен им оставаться? Опомнись! Какой ты, к чёрту, матрос?»

Несколько дней я обдумывал, как и о чём написать Сергею Везнеру. Я даже садился, начинал, но бросал. Это было слишком волнительно, я слишком много хотел сказать и слишком о многом спросить.

В итоге у меня получилось совсем короткое письмо. Я написал, что сильно обрадован и взволнован. Что очень жду возвращения домой, в первую очередь по причине пантомимы, что мне необходимо, чтобы в студии меня ждали. В конце этой практически записки, я попросил Сергея написать как можно подробнее обо всём-всём, что в студии происходит, что за люди в неё пришли, чем студия занимается и какие есть планы. Попросил не скупиться на подробности и детали, потому что, как ему хорошо известно из собственного опыта, каждая деталь и подробность имеет огромное значение, когда ты лишён всего-всего.

Отправив это письмо, я стал ждать ответа, как не ждал писем от мамы. Мамины письма я ждал всей душой. На острове Русский они были жизненно необходимы, как доказательство того, что человеческая жизнь, любовь и доброта существуют. А ответа от Сергея я ждал как необходимой связи с тем делом, которому был предан. Ждал, как одинокий, потерянный и практически отчаявшийся мореплаватель ждёт ответа, посылая свои радиосигналы в неизвестную даль.

Служба моя, мои обязанности и отношения с сослуживцами не изменились. Вот только моё благодушие и довольствование безмятежным и однообразным матросским бытием закончилось сразу. И время остановилось, точнее, оно поползло страшно медленно. Я невыносимо сильно захотел домой.

Второе письмо от Сергея пришло не скоро. Но оно пришло. Я просто изнемог от ожидания и уже стал сердиться на человека, которого не знал и который вовсе не обязан был мне отвечать. Нашего почтальона я начал тихо ненавидеть за ежевечернее разочарование.

Когда письмо от Сергея всё-таки пришло и я его получил в руки, мне хватило сил не открыть его сразу, а дождаться уединения и прочесть его как следует. По штемпелям на конверте я узнал, что ответил мне Сергей вскоре, только его письмо где-то застряло. Оно было весомым и толстым, наверное, военная цензура его проверяла. Или на почте в него заглянули в поисках денег. Тогда частенько родители и близкие посылали немного денег в письмах своим военнослужащим. Доходили те рублики далеко не всегда.

Сергей написал мне большое письмо, подробное и в прекрасном стиле. Филолог сразу чувствовался и был слышен. Он исполнил мою просьбу и рассказал о жизни студии, о студийцах и прочее. Он также написал про университет и немного о новшествах, которые происходили в стране в целом. Сергей Везнер показал себя в том письме человеком с чудесным чувством юмора и тонким наблюдателем.

Помимо письма в конверте оказалось несколько листков с отпечатанными на пишущей машинке стихами. Имя автора было подписано ручкой: Дмитрий Александрович Пригов. Я прочёл стихи и понял, что там… Где-то там, далеко, в мире, в котором люди знать не знают про то, что туалет называется «гальюн», кухня – «камбуз», а любая верёвка – «конец», где не стоят на вахтах и не поднимают по утрам флаги, в том мире, где люди совершенно не интересуются и не думают про то, что есть Тихоокеанский флот и на берегах Татарского пролива есть посёлок Западный… В том мире, из которого меня выдернули… В нём что-то происходит новое. Совершенно новое, мне неизвестное.

Читая стихи человека по фамилии Пригов, я с улыбкой пытался представить, как их читали военные цензоры, что по этому поводу думали и как решали – пропустить письмо или нет.