Каменный век. Книга 4. Клан Мамонта - Сергей Щепетов

Вот только уснуть у Семена никак не получалось – мысли копошились под черепом как червяки. Кроме прочего вспоминался последний разговор с пожилым неандертальцем, которого Семен наградил кличкой Седой.

– Ты же уважаемый человек у темагов! Почему ты не возражал (не взбунтовал общество) против похода кааронга за головами?

– Зачем было так делать? Они убивают нирутов (нелюдей), а это – хорошо (является безусловным благом).

– Черт побери, но я тоже нирут!

– Ты – бхаллас онокла (или наоборот) и не имеешь отношения к нелюдям. Точнее, имеешь отношение ко всему, но не являешься ни тем, ни этим.

– О боги, боги мои!!! Неужели ты и твои люди не понимаете, что вам, чтобы выжить, нужно сейчас сидеть и не высовываться? Уж скажи честно, что вы сами боитесь своих кааронга!

– Конечно, кааронга боятся все. Потому что…

Дальше последовало довольно длинное объяснение, суть которого была вполне банальной: среди че-ловеков бывают самые человечные (темагистые?), точно так же, как среди равных обязательно выделится кто-то, кто равнее других.

– Где тут конец, а где начало?! Кто для кого живет: темаги для кааронга или наоборот? Эти отморозки сделали так, что ваш народ вновь оказался на краю гибели! Попросту говоря, доплыви кааронга до нашего поселка… В общем, может быть, пару голов нирутов они бы и добыли… Тебе надо рассказывать, что было бы дальше? Ты должен помнить последнюю войну!

– Я помню ее. Мы сражались и… это было бесполезно.

– Тогда почему?! Почему ваши женщины с детьми на руках не встали на пути кааронга?! Объясни, почему?

Седой объяснял. Он очень старался. В отличие от других, он не обходил молчанием сложные вопросы – наверное, они мучили его самого. Вот только ничего особо оригинального и вселяющего надежду Семен не смог из этого выцедить.

«Даже в бывшей моей современности никаких таких всеобщих этических ценностей выработать не удалось – люди продолжают резаться за свои родные-любимые. За последнюю тысячу лет кое-какие подвижки, конечно, наметились, но они ничтожны. Не будучи специалистом, готов поспорить, что между православными, католиками и протестантами антагонистических противоречий нет. Зато есть море крови и миллионы жизней, прерванных или искалеченных из-за этих противоречий. А еще есть мусульмане, и простой европейский обыватель не понимает, почему люди, верящие в того же Бога, сотни лет торговали его детьми, захваченными в набегах, а теперь взрывают самолеты и небоскребы, которые не они придумали и не они построили. Впрочем, это все очень отдаленные аналогии. С чем сравнить положение неандертальцев в местной политической обстановке? Ну, разве что с положением евреев в первые века нашей эры. Их, значит, ассимилируют и режут, а они сопротивляются, чем только усугубляют свое положение. Там – зилоты, здесь – кааронга… И то и другое кроваво, иррационально и бессмысленно. Вроде бы…»

Семен лежал, слушал сонное бормотание женщин, скрип потолочных бревен под ногами дозорной и пытался понять философский смысл происходящего: «Получается, что мы оказались втянутыми в распрю чужих племен. С одной стороны, я вроде как привел к власти этого Ващуга и должен его поддерживать, а с другой стороны, шел бы он куда подальше! Но, с третьей стороны, если аддоки одолеют имазров, тогда получится, что нам опять нужно воевать – теперь уже с ними. По идее, лучше бы сгинули и те и другие, но они не сгинут, и никуда от этого не денешься».

Он, конечно, не заметил, когда уснул, но, кажется, тут же и проснулся. Сквозь бойницы свет лился не слабый утренний, а вполне нормальный – дневной. Рядом не было ни души, а снаружи в общем-то тихо, если не считать людского говора и лошадиного ржания из-за забора. Тем не менее чувство какой-то неправильности и тревоги, какой-то тяжелой непоправимой ошибки охватило Семена сразу и сильно.

«Нервишки расшалились, – поставил он себе диагноз. – Поизносился крутой лоуринский воин в боях и походах! Ничего тут не поделаешь – супермены бывают лишь в кино или в романах. Ну, почему я не персонаж Бушкова или Мазина?! У нас тут древний каменный век, и до всяческих "страстей" человеческих, до подлостей, интриг и дуэлей еще тысячи лет. Здесь убивают или пытают с детской непосредственностью – конкретно и просто. Так чего же я, человек из будущего, переживаю, словно пацан, не прошедший инициацию?! Черт его знает, только я ведь уже почти местный…»

Стараясь зачем-то двигаться тихо, он оделся, снял чехол с лезвия пальмы, пожалел об отсутствии арбалета, который отдал дозорной, и подкрался к двери. Прислушался: «Поблизости вроде бы тихо. Чего же я хожу "на полусогнутых" в собственном доме?! Бли-ин…» Двигаясь по часовой стрелке, Семен обошел помещение по периметру и заглянул в каждую из щелей-бойниц. Решительно ничего подозрительного он не увидел. Тем не менее поделать с собой он ничего не смог и дверь распахнул «по-супер-менски» – мягким ударом ноги.

Она должна была открыться и, стукнувшись о стенку, закрыться вновь. Этого почему-то не произошло – дверь так и осталась распахнутой. Свет снаружи был все-таки слишком ярким, и Семен осознал увиденное не в первое же мгновение.

Во второе, наверное. А если и осознал, то не полностью.

В дверной проем – то есть прямо на него – смотрели три дротика с плоскими кремневыми наконечниками, острота которых Семену была хорошо известна: «Древки дротиков вставлены в металки. На таком близком расстоянии в копьеметалках, наверное, нет смысла, но воины, скорее всего, по-другому и не умеют. Снаряды свои они держат спокойно и расслабленно. Стоять так можно долго, а задействовать – в любой момент. В общем, профессионалы. Четвертый, вероятно, находится у стены сбоку и не дает двери закрыться. Что можно сделать в такой ситуации? М-да-а…»

– Выходи, не бойся, – улыбнулся один из воинов. – Ты умрешь не сразу.

«Вот он, каменный век, – опустошенно подумал Семен. – Ни оружие бросить не требуют, ни руки поднять. Наверное, потому, что все кругом заколдовано».

Медленно, не делая резких движений, опираясь на древко пальмы как на костыль, Семен двинулся наружу. «Мы, значит, их кормили, поили – и вот она, благодарность. Если они зарезали наших баб, если что-нибудь случилось с Сухой Веткой… Я им такое устрою… И черт с ней – с жизнью, – но "я вам спою еще на бис". Спою, да так, что мало никому не покажется!»

Как только Семен оказался снаружи, количество нацеленных на него дротиков возросло до пяти. Самым паскудным было то, что воины казались совершенно спокойными, целились уверенно, и каждый держался на расстоянии не менее трех метров. Калитка в частоколе оказалась распахнутой настежь, и Семен двинулся к ней.

Между изгородью-засекой и частоколом было людно и лошадно. Кто-то подгонял упряжь, кто-то упаковывал вьючные мешки. Козлы, загораживающие вход, отодвинуты далеко в сторону. С десяток оседланных лошадей бродили снаружи. С первого взгляда было ясно, что здесь присутствуют не только вчерашние гости, но и их мнимые враги. «В общем, "сделали" они меня как лоха, – вздохнул Семен. – Все такие робкие и испуганные чужой магией». Что за тюки шевелятся чуть в стороне, ожидая погрузки, определить было не трудно – его лихие женщины-воительницы, спеленатые кожанами ремнями. «Это, конечно, лучше, чем обезглавленные трупы, но все равно обидно. Впрочем, сейчас я им ничем помочь не смогу. Вон сидит иуда Ващуг. Попробовать зарубить гада, пока пальму не отняли? Очень соблазнительно, но "своих" надо спасать. Если для этого нужно не драться, а улыбаться и нести чушь, значит, надо ее нести и улыбаться. А что, собственно, остается?»