Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 51. Марк Розовский - Дорничев

равны.

Адам не согласился:

— Все-таки между нами есть кое-какие различия.

— Это мелочи, — сказала Ева. — Это не в счет.

— Ты оскорбляешь меня. Мое мужское достоинство.

— Не вижу никаких достоинств.

Адам чуть не заплакал. Ему хотелось, чтобы Ева видела в нем что-то хорошее.

— Я еще покажу тебе, — пообещал Адам.

— Показать мало, — возразила Ева. — Меня надо убедить.

Адам не знал, что ответить. Он застеснялся. А Ева решила, что Адам — просто слабак. Она съела яблоко и пошла гулять со Змеем-искусителем.

— Ева! — закричал Адам. — Вернись сейчас же домой!..

Он имел в виду шалаш, в котором они жили с Евой все первые годы. Но девушка даже не откликнулась.

— Боже! — воскликнул Адам. — Что с нами со всеми происходит?!

Тут разверзлось небо и раздался голос Всевышнего:

— Ничего не могу поделать. Феминизм, черт его дери!

С той поры прошло несколько тысяч лет, но этот голос так и не был услышан.

1987

Презентация шишки

Светская хроника

Недавно в нашем лесу, что около Рублево-Успенского шоссе, произошла презентация лучшей прошлогодней шишки, упавшей с березы в этом году.

Звери съезжались сюда по проселочным дорогам на своих лимузинах. Было мыло. То есть било мило. То есть было мило, я хочу сказать. Извините, после вчерашнего…

На большой поляне кружил рой приглашенных пчелок. С них стекал мед, которым тут же, у всех на глазах, лакомились медведи, пришедшие на праздник совершенно голыми и без галстуков.

Многочисленные официанты-муравьи сновали туда и сюда, разнося на подносах свои знаменитые муравьиные настои на спирту.

Некоторые животные из отряда кровожадных лениво поедали с тарелок белую рыбку, красную капустку, желтую морковку и зеленый сельдерей.

— Я на диете! — сказал Волк, и все стали спрашивать у него: что это такое — волковская диета?..

— Можно кушать все, но не чаще чем раз в месяц! — шутил наш вечно голодный серый герой.

— Но ведь это так трудно! — воскликнула доверчивая Лиса, большая любительница курочек.

— А вы попробуйте! — советовал Волк, клацая своими ослепительными вставными клыками. — Раньше я был свинья свиньей, а теперь смотрите — элегантен и подтянут, как Wolk Wolker из Голливуда.

Его тут же сфотографировали на глянцевую обложку мужского журнала, редактируемого какой-то лягушкой из соседнего болота.

Гости, среди которых можно было заметить кучу банкиров и ни одного спонсора, продолжали тусэ под тихую гламурную музыку, которую наигрывали из-за кустов звезды нашей дикой попсы — группа «Шуршащие», состоящая из гусениц, приползших покорять столицу из Сибири.

Прочая публика, одетая в винтажные платьица, сумасшедшие шляпы и разноцветные гольфы, красовалась вокруг пенька — зайцы и зайчихи, суслики и сусличихи, бары и барвихи… Рядом уныло стоял заезжий верблюд, на которого никто не обращал внимания, поскольку теперь у нас и своих верблюдов полным-полно. Под развесистой клюквой то ли целовались, то ли совокуплялись шестеро крокодилов-метросексуалов с супермоделями из агентства «Оборотни».

Два дикобраза выполняли роль маргиналов, танцуя не в такт, словно педики после бани.

И тут вперед выступила хозяйка раута — светская львица, тигрица и мокрица одновременно, в невообразимом декольте — от пупка до пят, и с пышным волосяным покровом и макияжем от Лошадини.

— Дамы и господа! — сказала она и показала то, ради чего все сегодня собрались. — Все вы, конечно, тоже большие шишки, но эта шишка — особенная. У нее нет цены, и потому она бесценна!..

Гости заволновались, ибо знали точно, что все на свете можно купить, — значит, цена имеется у всего на свете. Именно по этой причине шишка была немедленно продана за деньги, сумма которых навеки останется коммерческой тайной. Что касается покупателя — седого господина по имени Шакал, — то он остался доволен покупкой и честно заявил:

— Вообще-то у меня все есть. Только шишки мне не хватало.

На этом светская вечеринка не закончилась. Под утро звери разбушевались и разъехались, лишь когда сожгли лес.

Это было самое обаятельное светское мероприятие последних недель.

2005

Нам не дано

Сидели в шашлычной, что у рынка, два юных поэта Пупкин и Маятовский и разговаривали о высоком. О Тютчеве. О России. О том, что денег на вторую бутылку нет.

Первая стояла перед ними недопитая и дрожала, подъезжая то и дело к краю стола, рискуя сверзнуться вниз, поскольку одна ножка была короче других, а подложить под нее сложенную бумажку ребята уже не соображали.

— Тютчев — это эпоха, — сказал Пупкин. — Но давно ушедшая… При всем его величии он писал плохие стихи.

Эта мысль Маятовскому понравилась, и он не стал ее оспаривать. Однако на всякий случай, чтобы поддержать разговор, сказал:

— Докажи.

Пупкин напрягся и вспомнил известные строки:

— Да вот хотя бы… такая графомания:

Нам не дано предугадать.

Как наше слово отзовется…

— Слово наше, — поправил Маятовский.

— А я как сказал?

— Ты сказал: наше слово. Другой порядок.

— Я правильно сказал, — нахмурился Пупкин.

— Нет, неправильно, — твердым голосом сказал Маятовский. — Классику надо знать.

— Я знаю.

— Не знаешь.

— У Тютчева «наше слово».

— Нет, Пупкин, нет… У Тютчева «слово наше».

— Спорим, «наше слово»?.. На бутылку!

— Тут и спорить нечего!.. «Слово наше»! Считай, ты мне уже должен пол-литра.

— Слушай, Маятовский, какой же все-таки ты… самоуверенный.

— А ты, Пупкин, безграмотный.

Конфликт нарастал. То, что Тютчев — графоман, хотя и классик, было неоспоримо, но порядок слов в его стихах сейчас взывал к чисто литературной дискуссии, в просторечии называемой дракой.

— Заткнись, Маятовский, — сказал Пупкин. — У тебя рот поганый.

— А ты вообще говно. Я твою маму…

Маятовский не договорил. Пупкин схватил со стола бутылку и…

— Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется! — закричал он на всю шашлычную и ударил поэта Маятовского по голове.

— Слово наше… Слово наше… — прохрипел Маятовский, сползая со стула, истекая кровью, но все же найдя в себе силы, чтобы закончить:

И нам сочувствие дается.

Как нам дается благодать!

Однако на суде через месяц поэта Пупкина оправдали, потому что при цитировании этих стихов в разных изданиях были замечены оба разночтения.

1999

Новогодняя история

Случилось это недавно, а кажется, будто вчера. Мы всегда под Новый год работаем. Мы — это Театр у Никитских ворот. Играем какой-нибудь веселый спектакль, который кончается где-то в полдесятого вечера, потом короткий с отдельно приглашенными зрителями фуршет для своих минут на сорок в фойе театра — провожаем, так сказать, год ушедший и затем — или домой, или в гости — к елке и застолью.

Все расписано по минутам, и мы всегда успевали… На этот раз мы собрались к приятелю и предупредили, что будем впритык.