Ведьмин рассвет - Екатерина Лесина

подавил зевок. – Я сидел, а потом в сон клонить стало… как-то вот…

Он потянулся до хруста в костях.

- Выспался я отлично… а ты? Узнала что полезного?

- Не про ту историю…

- Но в принципе?

- В принципе, да.

Тропа с прошлого раза стала шире. Интересно, это мы натоптали или она сама? Главное, что идем рука об руку. И я говорю. Рассказываю. Мелькает мыслишка, что я стала слишком уж откровенна. И что это тоже подозрительно.

Мелькает и уходит.

В конце концов, здесь нет никаких страшных тайн. Так, немного душевных терзаний. А когда история заканчивается – рассказывать-то по сути особо и нечего – мы оба молчим.

И молчание это длится и длится.

И не утомляет.

Как и вид луга, что раскинулся, отделяя город от заветной рощи.

И ощущение грядущей грозы прошло, словно там, в высях небесных, кто-то передумал да и отложил грозу на времена иные.

- Знаешь, - я прерываю это молчание первой. – Наверное, они все могли бы как-то… иначе. Мама, например, уехать… или и вовсе жить так, как ей приказывал отец. И мой отец… он мог бы и не жениться, а просто… так ведь случается? И потом, когда поженились… и даже после его смерти. И все мои родичи… только это как-то… не знаю, как строить очередной замок, пытаясь угадать, какой бы я была тогда?

- Другой, - ответил Лют.

Наверное.

Но… прошлого не изменить. А в настоящем есть я, Яна-Любомира Ласточкина. Участковая ведьма.

Глава 32

Глава 32

Машина моего дядюшки стояла у забора. Старая «Нива», запыленная до того, что изначальный цвет её сделался неразличим. Правда, номера, в отличие от машины, были чистыми.

Дядя стоял рядом, разглядывая ограду и дом за ней.

А плющ тихо шелестел и тянул к нему тончайшие веточки, но не дотягивался. Надо же… а вот Гришка дому не понравился. И дядя не должен был бы, он ведь иной силы, иной веры, а вот поди ж ты.

- Доброго вечера, - сказала я очень вежливо. – Рада встрече.

Правда, и сама вижу, что голосу немного не хватает искренности, но дядя кивает и говорит:

- Доброго. Рад, что ты выздоровела.

- И я.

Лют тоже что-то ответил, и тоже очень вежливое. Но кажется, дядя его не услышал. Как и я. Мы смотрим друг на друга. Вот два чужих по сути человека, которые должны бы ощущать узы родства, но я не ощущаю ничего, помимо неловкости.

- Зайдете в гости? – выдавливаю из себя.

- Буду рад, - дядюшка неловко кланяется и поворачивается к машине. – Только возьму кое-что…

- Лют говорил, что вы хотели поговорить…

Со спиной общаться как-то проще, что ли. Она хотя бы не смотрит на меня с ожиданием чего-то, чего я дать при всем желании не могу.

- Да, если ты не против… это касается моего отца, твоего деда… да и в целом рода. После… вашего визита я связался кое с кем. Вопросы задавал…

В его руках оказывается внушительного вида сумка.

Надеюсь, там не кандалы для ведьмы, а то ведь слышала, что некоторые особо радикализированные требуют закрыть ведьмовскую силу.

Хорошо хоть не сразу на костер.

А все-таки неправильно на него ограда реагирует. И дом тоже. Прямо даже подозрительно.

- Хорошее место, - дядя нарушил молчание. – Такое вот… спокойное.

- Мне тоже нравится.

Кухня.

Чайник.

Холодильник, в котором обнаруживается несколько контейнеров, наличию которых даже не удивляюсь. Достаю и их, и тарелки. Лют занимается чаем. А дядя осторожно присаживается в угол и достает из сумки пластиковые ведерка.

- Мед. Один мой знакомый пасеку держит. Вот и присылает. А я не то, чтобы не люблю, просто не в силах столько съесть.

Мед темный.

- Вкусный. Там пчелы какие-то особенные… вот.

- Спасибо. И за то, что за могилами присмотрел… я как-то вот… стыдно, - признаюсь и ему, и себе, потому что и вправду стыдно.

Это мне надо было озаботиться.

И тем, как порядок поддерживать, и памятником, и остальным тоже. А я вот… что у меня в голове-то было? Хотя, известно что. Пустота и любовь с перспективой вселенского счастья.

А мед у дядюшки и вправду особым оказывается. В нем нет приторной сладости, скорее уж ощущается мятная прохлада, легкость какая-то необычайная.

Красота.

И я ем. Жмурюсь. И снова чувствую себя иррационально-счастливой. Даже дядюшка, задумчиво размешивающий чай, не раздражает. Наоборот… есть в нем что-то такое.

Необъяснимое.

- Матушка моя… - дядя снова заговорил первым. – Не всегда… такая, как вы видели. Порой случаются прояснения. Тогда она… разная. Будто возвращается в прошлое. Она любила отца. И искренне желала угодить ему.

И потому отказалась и от дочери, и от внучки?

Но молчу.

- После вашего отъезда я решил с ней поговорить. Как раз случилось… такое вот прояснение. У отца и вправду был дневник, точнее книга, которую он взялся писать. Наставления потомкам. Правила благочестивой жизни. Он надеялся издать её. Впоследствии.

Новый «Домострой»? Хотя чего только не издают.

- Но он хотел не просто свод правил или там рекомендаций.

Вздох.

И признание.

- Матушка сама была из семьи глубоко верующих людей, воспитывалась в покорности мужу и в понимании, что, что бы он ни делал, все идет во благо семьи.

Я зачерпываю ложечкой мед. И поднимаю ложечку так, чтобы мед стекал тонкой янтарной нитью, узорами ложась на кусок батона. Нехорошо играть с едой, но наблюдая за медом, я могу не смотреть на дядю.

- Но грамоте её обучали. Вот она и помогала отцу. Записи делала. Сперва от руки, потом на машинке. Редактировала. Советовала… когда он готов был слушать советы.

- И где эта книга?

- Она её сожгла, - сказал дядя виновато, будто это не матушка его, а он сам. – Это случилось, когда… муж моей сестры погиб. Я не уверен, что причина именно в его смерти. О некоторых вещах матушка отказывается говорить наотрез. А её врач говорит, что не стоит давить. Что её разум и так подвергся сильным потрясением и любое может спровоцировать новый виток болезни. Поэтому… я слушал то, что она хотела рассказать.

Наверное, он хороший сын, если несмотря ни на что заботится о той безумной старухе. Мне сложно воспринимать её иначе.

Старуха.

И злобная.

Закостеневшая в своей злобе. И боящаяся воронов.

- В той книге