Последние дни Помпеи - Эдвард Джордж Бульвер-Литтон

несколько святых людей, узревших, как и я, лицо Христа. Их мне хочется повидать перед смертью.

– Однако ночь холодна, а ты так стар, отец. Путь предстоит далекий, и разбойников немало по дороге, – отдохни здесь до завтрашнего дня.

– Дорогой сын мой, в этой сумке нет ничего, что могло бы соблазнить разбойников! Что касается ночи и уединения, то в эту пору я вижу лестницу, на которой собираются ангелы, и у подножия ее дух мой созерцает Бога. О, никто не поймет, что испытывает странник, совершая свой священный путь. Он не знает ни страха, ни трепета, опасности ему нипочем, ибо с ним Бог! Он слышит, как ветер шепчет радостные вести. Леса дремлют под сенью Божьих крыл. Звезды – это письмена небес, залог любви, свидетели бессмертия. Ночь создана для странника, – она для него лучше дня.

С этими словами старец прижал Апекидеса к груди своей и, подняв посох и сумку, побрел своей дорогой, тихими шагами, потупив глаза. Собака весело запрыгала вокруг него.

Новообращенный следил глазами за его согбенной фигурой, пока она не скрылась за деревьями. Звезды стали загораться на небе. Тогда он вдруг очнулся от своих мечтаний, вспомнив о свидании, назначенном Олинтием.

V. Волшебное зелье. – Его действие

Вернувшись домой, Главк застал Нидию сидящей под портиком. Она пришла сюда в смутной надежде, что он, быть может, вернется рано. Слепая была в страхе и волнении, она решилась воспользоваться удобным случаем, чтобы испытать силу любовного зелья, – в то же время втайне надеялась, что такой случай представится не скоро.

В таком возбужденном состоянии духа, с сильно бьющимся сердцем и пылающими щеками, Нидия дожидалась – не вернется ли Главк до наступления ночи. Он вошел под портик, когда показались первые звезды и небо горело ярким пурпуром.

– А! Дитя мое, ты ждала меня?

– Нет, я поливала цветы и присела отдохнуть немного.

– Жарко! – проговорил Главк, опускаясь на одну из скамеек под колоннадой.

– Очень жарко!

– Позови, пожалуйста, Дава! Выпитое вино разгорячило меня, мне хочется освежиться чем-нибудь прохладительным.

Таким образом нежданно-негаданно представился тот случай, на который рассчитывала Нидия. Афинянин сам добровольно шел навстречу ее желанию. Она чуть не задыхалась от волнения.

– Лучше я приготовлю тебе питье, – летнее питье, которое так любит Иона, смесь меда со слабым вином, охлажденным на льду.

– Благодарю, – отвечал Главк, не подозревая волнения Нидии, – если это любимый напиток Ионы, для меня этого достаточно, я с удовольствием выпью его, хотя бы это был яд.

Нидия нахмурилась, но тотчас же на губах ее мелькнула улыбка. Удалившись на несколько минут, она вернулась с питьем. Главк взял кубок из рук ее. Чего бы только ни дала Нидия, чтобы прозреть хоть на один час, чтобы наблюдать осуществление своих надежд, чтобы уловить первый луч желанной любви, чтобы поклониться, как перс, солнцу, этой новой заре, которая, по ее суеверным убеждениям, должна была озарить мрак ее существования! Как отличны были ее чувства от помыслов тщеславной помпеянки в подобном же случае! Какие жалкие, легкомысленные страсти руководили Юлией и заставили ее принять смелое решение! Из какой мелочной досады, жалкой мстительности и тщеславия образовалось это чувство, которое она величала любовью! Но в сердце вессалийки клокотала чистая страсть, правда, необузданная, безумная, не женственная, но без примеси всяких других, менее благородных чувств. Она жила и дышала одной любовью, – могла ли она устоять против искушения завоевать взаимность любимого человека?

Нидия прислонилась к стене, чтобы не упасть. Лицо ее, перед тем раскрасневшееся, вдруг стало белее снега. Ее нежные руки были судорожно сжаты, губы полуоткрыты, глаза опущены в землю. С тревогой она ждала, что скажет Главк.

Афинянин поднес кубок ко рту и отпил почти четверть содержащейся в нем жидкости, как вдруг, случайно взглянув на лицо Нидии, он был поражен его страдальческим, странным выражением. Он вдруг остановился и, продолжая держать кубок у рта, воскликнул:

– Что случилось, Нидия? Ты больна или в горе? На лице твоем написано страдание. Что с тобой, бедное дитя?

С этими словами он поставил кубок на стол, встал с места и подошел к ней, как вдруг почувствовал какую-то томительную боль, от которой похолодело его сердце, затем странное, острое ощущение охватило его мозг, так что голова закружилась. Казалось, пол ускользает из-под его ног и он движется по воздуху, – буйная, неземная веселость овладела им, он чувствовал, что слишком легок для земли, он жаждал крыльев, ему даже чудилось, что у него уже выросли крылья. Совершенно невольно он залился громким, страшным хохотом. Он хлопал в ладоши, прыгал и скакал, точно вдохновенная пифия. Потом это неестественное возбуждение отчасти улеглось. Он почувствовал, что кровь его бурлит и клокочет в жилах, словно поток прорвавшийся сквозь все преграды и устремившийся в океан. В ушах его стоял громкий гул, наполнявший мало-помалу и голову. Жилы на висках его вздулись и готовы были лопнуть от прилива крови, но вот в глазах его потемнело, однако не совсем, сквозь туман он видел, что противоположная стена как будто запылала, а написанные на ней фигуры стали двигаться и ползти словно призраки. Что всего страннее, он не чувствовал себя больным, он не страдал под натиском страшного безумия, овладевшего его мозгом. Новость ощущений казалась ему даже приятной и увлекательной, точно он переживал новую юность. Он был близок к сумасшествию, но не сознавал этого!

Нидия не отвечала на его первый вопрос, – она не в состоянии была вымолвить ни слова. Но страшный, дикий хохот вывел ее из сомнения: она не могла видеть яростной жестикуляции афинянина, не могла заметить его шаткой, неверной походки, когда он бессознательно метался по комнате. Но она слышала бессмысленные, безумные слова, срывавшиеся с его губ. Она ужаснулась и бросилась к нему, отыскивая его ощупью и, когда коснулась его ног, упала перед ним, обнимая его колени и рыдая от волнения и ужаса.

– О, скажи мне что-нибудь! Ты ненавидишь меня? О, говори, говори!

– Клянусь богиней красоты, – чудная страна этот Кипр! Там в наших жилах течет вино вместо крови! Смотрите, у того Фавна вскрыли жилы, чтобы показать, как кровь в них переливается и клокочет! Поди сюда, веселый бог! Ты сидишь верхом на козле? Какая у него славная, шелковистая шерсть, он стоит всех парфянских коней! Но послушай – твое вино слишком крепко для нас, смертных. О, как здесь хорошо! Ни один листочек не шелохнется! Зеленые волны леса подхватили зефир и потопили его! Ни малейшее дуновение ветерка не шелестит листвой. Я вижу, как сновидения дремлют со