Любовь юного повесы - Элизабет Вернер

Действительно, молодой помещик в своем безграничном изумлении имел не особенно умный вид. Ему никогда не приходило в голову, что его мать может вторично выйти замуж, да еще за своего зятя; но теперь у него мелькнула мысль, что это было бы прекрасным выходом из всех затруднений.

– Мариетта, ты необыкновенно умна! – воскликнул он, с восхищением глядя на жену, принявшую его восторг с величайшим самодовольством.

– Я еще умнее, чем ты думаешь, – сказала она с торжествующим видом, – потому что я их свела. Я отправилась к дяде Шонау и дала ему понять, что если теперь он еще раз отважится на штурм, то крепость наверняка сдастся. Правда, он долго ворчал и сказал, что с него довольно и прежних попыток и он не хочет больше разыгрывать из себя дурака, но в конце концов все-таки передумал. Он приехал с четверть часа тому назад, но я не решилась сказать об этом маме и… Да вот он сам! – и Мариетта указала на лесничего, только что вошедшего на террасу и слышавшего последние слова.

– Да, вот и я, – подтвердил он, – но помилуй боже эту маленькую дамочку, если она подвела меня, потому что я приехал, полагаясь единственно на ее уверения. Конечно, она сказала тебе, Вилли, в чем у нас дело, то есть у меня, потому что твоя мамаша, разумеется, все так же безрассудна, своенравна и упряма, как всегда. Но я все-таки хочу жениться на ней, несмотря ни на что. Я так решил.

– В добрый час, дядя, если только она пожелает выйти за тебя! – воскликнул Виллибальд, хотя такая характеристика матери со стороны претендента на ее руку показалась ему довольно странной.

– Да, вот в том-то и вопрос! – с сомнением проговорил Шонау. – Твоя жена полагает…

– Я полагаю, что нам не следует терять ни минуты, – перебила его Мариетта. – Мама в своей комнате и не подозревает о том, что мы замышляем нападение на нее; мы с Вилли останемся в резерве и в случае нужды тоже возьмемся за оружие. Вперед, дядя! Вперед, Вилли!

Мариетта принялась подталкивать своими маленькими ручками лесничего и своего исполина-мужа к двери; они отнеслись к этому весьма терпеливо, и только Шонау проворчал:

– Удивительное дело! Все-то они умеют командовать – и большие, и маленькие, это у них врожденное.

Регина стояла у окна своей комнаты и смотрела на свой любимый Бургсдорф, который собиралась скоро покинуть. Как ни была она убеждена в необходимости этого шага, ей нелегко было решиться на него; сильная, неутомимо деятельная женщина, в продолжение тридцати лет стоявшая во главе большого хозяйства, приходила в ужас при мысли об ожидавшем ее покое и праздности. Она уже познакомилась с жизнью в городе во время своей первой разлуки с сыном и чувствовала себя тогда безгранично несчастной.

Дверь открылась, и вошел лесничий.

– Это ты, Мориц? – с удивлением воскликнула Регина. – Вот это умно, что ты все-таки приехал.

– Я всегда все делаю умно! – весьма язвительно возразил Шонау. – Хоть ты и не соблаговолила пригласить меня, но я явился сюда, желая лично получить от тебя обещание приехать на свадьбу Тони. Ты приедешь с детьми в Фюрстенштейн? Ответь мне.

– Разумеется, мы приедем. Однако всех нас удивляет такая поспешность, ведь ты собирался сначала купить имение для молодых, а это не так-то скоро делается.

– Не так-то скоро, но свадьба будет сразу же. Наши воины стали немножко требовательны после своих геройских подвигов. Как только Вальдорф вернулся, сейчас же объявил коротко и ясно: «Папа, прощаясь, ты сказал мне, что сначала нужно победить, а потом жениться. Мы победили, а теперь я хочу жениться и ждать дольше не стану. Покупка имения подождет, а свадьба не ждет, потому что она – самое важное». А так как и Тони убеждена в ее важности, то мне оставалось только назначить день свадьбы.

Регина засмеялась.

– Да, молодежь торопится со свадьбой, а между тем, кажется, времени у нее впереди предостаточно.

– А у старости его уже немного! – поспешно подхватил Шонау, искавший, как начать разговор. – Обдумала ты наконец наше дело, Регина?

– Какое дело?

– Ну, нашу женитьбу. Может быть, теперь ты «расположена»?

Регина демонстративно отвернулась с несколько оскорбленным видом.

– Мориц, как ты любишь неожиданно нападать на добрых людей! Что это тебе так вдруг пришло в голову?

– Как? Ты называешь это «неожиданно нападать»? – с негодованием воскликнул лесничий. – Пять лет назад я сделал тебе первое предложение, год назад – второе, теперь прихожу в третий раз, а тебе все еще мало времени для размышления! Да или нет? Если ты и на этот раз оставишь меня ни с чем, я уже больше не вернусь, можешь быть в этом уверена!

Регина ничего не ответила, но колебалась, хотя не от недостатка решимости. В глубине души эта внешне грубоватая, сильная женщина тоже любила человека, который когда-то должен был стать ее мужем, – Гартмана Фалькенрида. Правда, когда он женился на другой, она тоже вышла за другого, потому что не в ее характере было всю жизнь горевать; но та же острая боль, которую чувствовала в душе молодая девушка, подходя к алтарю, шевельнулась теперь в сердце пожилой женщины и лишила ее способности говорить. Однако это продолжалось всего несколько минут. Она решительно отбросила воспоминания и протянула зятю руку.

– Ну, так да, Мориц! Я постараюсь быть тебе доброй женой.

– Слава богу! – глубоко вздохнув, воскликнул Шонау, принявший было ее колебания за отказ в третий раз. – Собственно говоря, ты могла бы сказать это еще пять лет назад, но лучше поздно, чем никогда. Наконец-то мы сговорились! – И с этими словами жених, наделенный таким постоянством, с чувством обнял свою будущую подругу жизни.

Был жаркий летний день; зной донимал на полях и лугах и давал себя чувствовать даже в лесу. По лесной тропинке между высокими соснами шло несколько человек. Это был генерал Фалькенрид с сыном и его женой; он шел в Бургсдорф, и они провожали его. Фалькенрид действительно изменился до неузнаваемости. Война, которая, несмотря на победу, многих состарила раньше времени, для него была как будто источником возрождения. Конечно, его голова была седой, а лицо – морщинистым, но в его чертах снова появилась жизнь, а в глазах – блеск. С первого взгляда было видно, что это не старик, а человек, полный сил и энергии.

Фалькенрид-сын еще не совсем выздоровел. Он казался старше своего возраста, серьезнее, а все еще бледное лицо и широкий багровый рубец на лбу говорили о тяжких страданиях.

Полученная им рана, не особенно серьезная сама по себе, стала опасной ввиду сильной потери крови, чрезмерного напряжения во время той ночной поездки и мороза, так что вначале доктора сомневались, что он выкарабкается, и понадобилось несколько месяцев лечения, чтобы вернуть Гартмута к жизни.

Но во время этих тяжелых страданий прежний Гартмут, сын Салики, с ее дикой кровью и необузданной жаждой наслаждений, умер; казалось, будто вместе с именем Роянова, от которого он отказался навсегда, он похоронил и гибельное наследие своей порочной матери. Темные, густые локоны начинали понемногу отрастать, и тем резче бросался в глаза высокий, умный лоб, лоб отца.