World of Warcraft. Перед бурей - Кристи Голден

Возможно, все это должно было казаться ужасным. Чудовищным. Омерзительным. Однако под взглядом Калии Менетил, изменившейся, но оставшейся самою собой, король Штормграда думал только о том, что говорил наару. Да, теперь Калия навсегда освободилась от терзавших ее кошмаров.

И этому он был рад.

Единственное утешение в один из самых суровых дней его жизни…

Велен посоветовал Андуину отправиться в Храм света Пустоты, поговорить с Саа’ра и послушать, что скажет наару. А еще надоумил встретить своих людей в гавани – «зная, какие слова исцелят их душевные раны».

Дреней во всем оказался прав.

Когда корабли вошли в штормградский порт, Андуин встречал их на причале, но вовсе не затем, чтобы поздравить с возвращением. Пришел он с призывом вернуться на нагорье Арати.

С собой он привел землекопов-могильщиков и мастеров-камнерезов, чтоб изготовить надгробия. Народ Лордерона – народ Подгорода – не останется гнить в забвении среди сырого зеленого поля. Всех, кто пожелает вернуться, Андуин пригласил оставаться на кораблях, а остальных – свободно отправляться по домам.

Остались почти все.

Теперь он ходил среди них, разговаривал с ними, вместе с ними хоронил тех, кому хватило мужества преодолеть предубеждения и страх. Отрекшиеся, по собственным словам, несшие караул в Уделе Галена невдалеке от Стены Торадина, наблюдали за ними, но не препятствовали. Под речи о каждом из павших убитые Отрекшиеся наконец-то обрели вечный покой.

Пусть Велен отвергал комплименты в адрес собственной мудрости – Андуин знал, о чем говорит. Все это было не только данью уважения павшим, но и исцелением для раненых сердец. Во время похорон Джема, Джека и Джейка (этих имен Андуину не забыть никогда) у Эммы подкосились ноги, но Филия тут же подхватила старую женщину и не позволила ей упасть. Ее глаза тоже были красны от слез.

– Их больше нет, – сказала Эмма. – Никого у меня не осталось. Совсем я теперь одна.

– Нет, не одна! – воскликнула Филия. – Мы будем помогать друг другу!

С Андуином на нагорье Арати вернулся и Генн. Ему до сих пор не представилось случая поговорить с мальчишкой, а отпускать его сюда одного Седогрив был не намерен. Слушая, как Филия с Эммой утешают друг дружку, он оглянулся на Андуина – тот, явно растроганный до глубины души, отошел в сторонку.

Генн подошел к нему.

– Я знал, что кошки движутся беззвучно, но вы, волки, почти не уступаете им в этом, – сказал Андуин.

– Мы знаем, когда, куда и как сделать шаг, – пожав плечами, ответил Генн.

– Это-то я и открываю для себя… снова и снова.

– Я неплохо узнал тебя за последние несколько лет, – сказал Генн, не отвечая на шутку. – Ты рос на моих глазах, и это давалось тебе труднее, чем должно бы. Что делать – похоже, все в этом мире дается нелегко.

– Да, – согласился Андуин, прищурив синие глаза и оглядев поле. – Даже один-единственный день мирной жизни.

– Теперь-то ты, мой мальчик, уже должен знать: сохранение мира – тяжелейшая штука на свете, хоть в нашем мире, хоть в любом ином, – не без сочувствия заметил Генн.

Юный король печально, словно не в силах поверить в пережитое, покачал головой.

– Никак не могу забыть этой картины: Отрекшиеся из Совета Покинутых бегут, бегут что есть сил… Они ведь думали, что бегут навстречу будущему вместе с родными и близкими! Я чувствую себя в ответе. И за них… и за них. – Он указал в сторону живых, расхаживавших по полю.

– Сильвана погубила своих, Андуин, – напомнил Генн. – Не наших.

– Да, умом-то я это понимаю. Но смириться не могу. Ни умом, ни сердцем, – Андуин приложил руку к груди и тут же позволил ей бессильно упасть. – Павшие на этом поле погибли потому, что Андуин Ринн, король Штормграда, обещал: при встрече с родными и близкими им ничто не угрожает. Они поверили мне – и погибли. Погибли из-за меня.

Слова его звучали горько – горше желчи. Генн, никогда не слыхавший от Андуина ничего подобного, не знал, что и сказать.

Затянувшееся молчание нарушил Андуин:

– Ты, очевидно, пришел читать мне нотации. Давай, говори. Я заслужил каждое слово.

Генн шмыгнул носом, почесал в бороде и устремил взгляд к горизонту.

– На самом деле я пришел просить прощения.

Андуин резко обернулся к нему, не трудясь скрыть изумление.

– Просить прощения? За что? Наоборот, ты же предупреждал меня. Отговаривал.

– Ты велел мне наблюдать. Я и наблюдал. И слушал тоже, – ответил Генн, указав на собственное ухо. – Слух у волков отменный. Я наблюдал за их поведением. Видел слезы. Слышал смех. Видел, как страх отступил перед радостью.

Не сводя глаз с жителей Штормграда, отдававших дань уважения павшим, он продолжал:

– Видел я и другое. Видел, как на это поле вышел штормградский стражник. Завел разговор с Отрекшейся – с женой, а может, с сестрой. Но в конце концов покачал головой и ушел от нее. Вернулся назад, в крепость.

Андуин озадаченно поднял брови, но перебивать Генна не стал.

– Отрекшаяся понурила голову, постояла минуту… Просто постояла. А потом медленно направилась к своим, к Стене Торадина. – Генн повернулся к Андуину. – Ни тебе буйства. Ни… ни злобы, ни вражды. Похоже, обошлось даже без горьких слов. Да, счастливые встречи – это было замечательно, просто из ряда вон. Но меня как громом поразило другое: ведь эта неудавшаяся встреча была еще важнее! Ведь если люди и Отрекшиеся могут встретиться, пережив столько чувств, питая столько надежд, и вдруг не поладить – не понравиться, а то и проникнуться отвращением друг к другу – и попросту разойтись… – Седогрив покачал головой. – От Отрекшихся я видел только обман, предательство да кровожадность.

«И видел, как мой мальчик умирает у меня на руках, пожертвовав жизнью, чтобы спасти меня», – мысленно добавил он, но вслух этого не сказал.

– Я видел страшных, едва волокущих ноги чудовищ, бросавшихся на все живое с одним-единственным желанием – задуть, загасить огонь жизни. Но такого, как в этот день, не видел. И даже не думал, что увижу.

Андуин слушал, не перебивая.

– Я верую в Свет, – продолжал Генн. – Я видел его, он не раз приносил мне пользу – как тут не поверишь. Но я никогда не чувствовал его. Вот, например, в Фаоле не разглядел. Видел одно – какой-то омерзительный фарс, старого друга, умершего и, будто в насмешку надо мной, поднятого из могилы. Да еще лопочущего вздор, который никак не может быть правдой. Но вдруг он сказал такое, что действительно было правдой. Правдивее некуда. Его слова ранили, будто клинок, и я не мог этого перенести. – Генн глубоко вздохнул. – Но он был прав. И ты был прав. Да, я по-прежнему считаю: то, что сделали с Отрекшимися против их воли, просто ужасно. Однако теперь мне ясно: среди них есть такие, кого это не сломило. Некоторые остались людьми – такими же, как раньше. Выходит, я был неправ, за что и прошу простить меня.