В пучине Русской Смуты - Максим Зарезин

Вскоре запорожские казаки, окружив покрытого латами изменника Ламсдорфа и всех единомышленников его, исполнили в точности приказание Рожинского: все Немцы, числом до 200 человек, были изрублены, оставив жен своих горестными вдовицами, а детей несчастными сиротами. Никогда не загладит своей вины легкомысленный ротмистр, рано затеявший быть слишком умным: в преисподние ада низринут его слезы вдов и сирот, коих мужья и отцы сделались жертвою столь постыдного поступка! Измена его была бы еще пагубнее, если бы он живой передался неприятелю: тогда всех Немцев, оставшихся в Москве, Шуйский велел бы, наверное, перебить. Теперь же, когда многие из их единоземцев пали на поле битвы, Русские жалели о страдальцах и не отняли поместьев у вдов беззащитных. Ламсдорф и единомышленники его затеяли измену единственно для того, чтобы заслужить почтение Поляков; пускай другие лишились бы головы, с женами и детьми: для них было все равно. Правосудие Божие покарало предателей; не найдут они себе покоя и в могиле: и там будут преследовать их невинные жертвы!

Разбитый Шуйский возвратился в Москву, в день Вознесения Христова; ему казалось, что все Москвитяне хотят навострить лыжи из Москвы и бежать к Самозванцу: и точно народ оставил бы Василия наверное, если б Димитрий поспешил пришествием. «Зачем не возвращаются бояре, которые передались ему?» толковала чернь. Многие граждане уже помышляли о средствах оправдать себя пред Дмитрием, когда он овладеет столицею, и всю вину слагали на бояр, называя их предателями, себя же оправдывая неведением. «Говорят, что Димитрий весьма проницателен», сказал один Москвитин, «и что он может по глазам узнать виновного». «Пропал же я», вскричал устрашенный мясник, «если он меня увидит: этим ножом я заколол пятерых его Поляков!» Одним словом, Москва была в ужасе.

9 июня Димитрий со всеми силами подступил к Москве и, остановись в селе Тайнинском, осматривал окрестные места, где бы расположиться лагерем. В том же месяце прибыл к нему из Литвы Ян-Петр-Павел Сапега с 7000 конных копейщиков. Василий со своей стороны выслал из столицы сильное войско, под начальством князя Михаила Скопина; но это войско, оградив стан свой острогами, оставалось в бездействии. Димитрий, напав на него 24 июня, в ночь на Иванов день, так потревожил сон Московских ратников, что многие из них никогда уже не проснутся. Ожидая приступа к самой Москве, Василий велел поставить пушки на городских валах. Поляки овладели бы столицею, если бы напали на нее немедленно. Но Димитрий, надеясь на покорность жителей, не хотел разорения обширного города и неоднократно удерживал нетерпеливых Поляков, шедших самовольно на приступ. «Если разрушите мою столицу и сожжете мою казну», говорил он «чем же будет мне наградить вас?» Не друг, а злейший враг внушил Димитрию такую мысль! Гораздо было бы лучше истребить один город, чем разорять половину царства: в России скоро явилась бы новая Москва; спасая столицу, он предавал множество сел и городов разрушению.

29 июня 1608 года в день Петра и Павла, Димитрий расположился лагерем в 12 верстах от Москвы, при селе Тушине; там стоял он до 20 декабря 1609 года. В продолжение этого времени была не одна схватка между неприятелями; не один гордый витязь пал на поле сражения. Москвитяне, опасаясь, чтобы Поляки не освободили воеводы Сендомирского, Марины, вдовы Димитрия I, пана Стадницкого и других Польских господ, заключенных в Ярославле и Ростове, перевезли их в Москву, в надежные темницы; в последствии согласились отпустить пленников в отечество; требовали только клятвенного обещания не переходить к неприятелю и не воевать с Россией. Поляки с радостью присягнули и благодарили Бога за спасение себя от смертоубийц. И так Москвитяне повезли их в Польшу, окольными путями, чтобы не попасть в руки неприятеля. Сведав о том, Димитрий II выслал на дорогу несколько тысяч всадников, которые, побив провожатых Марины, взяли царицу и, со всеми находившимися при ней Поляками, отвезли в Тушинский лагерь.

Не помня себя от радости, Димитрий велел палить из всех пушек; царица также хотела радоваться, но по некоторым причинам не могла; впрочем, для лучшего обмана притворилась веселою; только не поехала прямо в Тушинский лагерь, а остановилась в шатрах за версту от него. Тут начались переговоры; наконец условились: воеводе Сендомирскому надлежало отправиться в Польшу, а Марина согласилась остаться с мнимым Димитрием, который, однако, должен был отказаться от прав супруга, пока не завоюет Москвы и не достигнет престола. Самозванец обещал свято хранить договор и поклялся Богом. После того было торжественное свидание; царь и царица искусно играли свои роли и приветствовали друг друга с радостными слезами, с такою непритворною нежностью, с таким восхищением, что комедия ослепила многих зрителей. По всему государству разнеслась молва об этом происшествии; везде признавали Самозванца Димитрием; бояре со всех сторон стремились в Тушинский лагерь.

Не получая помощи от Бога, Шуйский обратился к дьяволу: пустился колдовать, собрал всех чернокнижников, каких только мог найти (чего не успевал сделать один, за то принимался другой), приказывал вырезывать младенцев из чрева беременных жен, и убивать коней, чтобы достать сердце; все это зарывали в землю, около того места, где стояло царское войско. «Оно было невредимо», уверяли чародеи, «доколе не выходило за черту; но лишь только переступало ее, всегда было поражаемо. С Поляками случалось тоже: едва подходили к черте, люди и кони падали или обращались в бегство». Но все было тщетно: знатные вельможи оставляли Шуйского и толпами стремились к Димитрию, пока не уверил Москвитян в обмане князь Василий Масальский, который, в числе других передавшись Самозванцу, чрез несколько дней со многими боярами возвратился в Москву, и объявил торжественно, что мнимый Димитрий есть новый вор и обманщик. С тех пор Москвитяне стали усердно защищаться. Шуйский, по совету бояр, решился призвать на помощь чужеземцев и отправил в Швецию храброго героя, Михаила Скопина.

Новые свидетели еще более удостоверили Москвитян в истине слов Масальского: то были два плута и изменники, Ливонец Ганс Шнейдер и Австриец Генрих Канельсен: бездельники убежали от Димитрия в Москву, взошли на Лобное место и, хорошо разумея по-русски, поклялись народу всем священным, что Тушинский вор есть обманщик, а не первый Димитрий. Канельсен за несколько пред тем лет бежал из Австрии в Турцию и принял там за деньги мусульманскую веру; потом ушел от Турков и несколько лет жил в Германии; наконец, в правление Бориса Годунова, приехал в Москву, разбогател, зазнался, перекрестился, отрекся от своего Бога, которого из детства исповедовал, плевал троекратно чрез плечо, и поклонился Русскому Богу Николаю: одною смертью можно изгладить такое преступление! До трех раз он перебегал от Шуйского к Димитрию, от Димитрия к Шуйскому; но Москвитяне верили богоотступнику.

Утратив надежду на добровольную покорность Москвитян, Димитрий дал пану Сапеге 15 000 воинов, с повелением осадить Троицкий монастырь и пресечь подвоз съестных припасов к столице. Сапега осаждал Троицкий монастырь в продолжение всего времени, когда Димитрий находился под Москвою; но не мог овладеть им. Этот монастырь лежит в 12 милях от Москвы. Шуйский послал ему на помощь всех всадников, сколько мог собрать (числом до 30 000), под начальством меньшего брата своего Ивана Ивановича, с повелением отразить войско Самозванца. Неприятели встретились при Воздвиженском и сразились. Сапега ударил стремительно; но дважды был отбит, и Поляки уже начали трусить. «Друзья!» воскликнул Польский военачальник, «бегство нас погубит; Польша далеко; лучше пасть на поле битвы, чем терпеть побои, подобно женщинам непотребным. Каждый из вас делай с Богом свое дело. Я везде буду впереди. За мною, храбрые товарищи! Ударим еще раз: Бог дарует нам победу».