Санитарная рубка - Михаил Николаевич Щукин

Крючок этот сработал безотказно. Зелимхан даже в кафе заходить не стал, как запнулся возле блондинки, так и прилип, будто скотчем примотали.

Димаша и три бойца наблюдали из машины на другой стороне улицы, беспокоились — только бы он в кафе ее не потащил, тогда сидеть здесь придется неизвестно сколько времени. Но Зелимхан в кафе заскочил один и всего лишь на минуту, не больше, выбежал оттуда с большим целлофановым пакетом, подхватил блондинку на руки и на руках донес до своей иномарки.

Стукнули дверцы, мигнули габариты, иномарка сорвалась с места.

— По-оехали. — Димаша, озабоченно глядя в лобовое стекло, предупредил бойца, сидевшего за рулем: — Если упустишь, я тебе яйца отрежу на яичницу.

Не упустили.

На повороте подрезали иномарку, стукнули аккуратно в блестящий бок и выбили хорошую вмятину. Разъяренный Зелимхан выскочил с бейсбольной битой в руке, но пустить ее в ход не успел — два точных удара, под дых и в печень, уронили его на асфальт, бита глухо стукнулась и откатилась в сторону. Дальше, как по писаному, без сучка и задоринки: Зелимхана — в машину к Димаше, один из бойцов — за руль иномарки, из которой пулей вылетела блондинка и припустила, босая, держа в руках туфли, с такой скоростью, будто собралась поставить рекорд на стометровке. Исчезла мгновенно, мелькнула и — нету.

— По-о-ехали! — теперь уже весело сказал Димаша и хлопнул в ладоши, как будто смотрел концерт.

Две машины, соблюдая дистанцию, быстро ушли с поворота, даже не затормозив движение, вписались в общий поток и плавно, ровно, не нарушая правил, покатились за город, в сторону бывшего пионерского лагеря «Орленок».

Там, ни о чем не спрашивая, Артемьев сам открыл ворота и сам их закрыл, когда машины въехали на территорию. Из конторки вынес небольшой щит на подставке и утвердил его у края дороги. Надпись на щите извещала. «Уважаемые наши гости! По техническим причинам мы сегодня не работаем. Приносим вам свои извинения». Артемьев, словно не ведая, что на щите написано, еще раз прочитал и скрылся в своей конторке. Знал, что высовываться теперь из нее не следует, если понадобится, позовут.

Но его не звали, потому что нужды в нем не было. Сами управились. Иномарку загнали в дальний угол, укрыв за разваленным корпусом, Зелимхана притащили в бывшую кочегарку и там, защелкнув наручники, еще привязали толстой проволокой к трубе. Парень, придя в себя, попытался дергаться и вырываться, но ему снова влепили два удара, опять под дых и в печень. Согнулся, как переломленный, и успокоился. Димаша дал ему отдышаться, присел перед ним на корточки, чтобы быть вровень, и попросил, почти ласково: — Зелимханчик, ты не в ауле у себя, ты у нас в гостях. Поэтому будь тихим и не буянь, а то я рассержусь и чего-нибудь тебе отрежу. Хочешь, хрен твой отрежу и собакам выкину? Хочешь? Не-е-т, по глазам вижу, что не хочешь. И я не хочу. Зачем мне твой хрен нужен? Ты им еще детишек наделаешь, много детишек, и все чернявенькие. Теперь слушай меня в оба уха. Где мужик и девка прячутся? В городе? Или уехали из города? Вы же следили за ними, знаете?

— Я не следил, не знаю, — отозвался Зелимхан. — Я…

— Не ври! — властно перебил его Димаша. Не ври! Я тебе все объяснил, неужели не понимаешь? Русский язык понимаешь?

— Понимаю, — кивнул Зелимхан.

Видно было, что парень испугался. Обычная наглость, какой отличались магомедовские абреки, особенно когда они находились в стае, быстро исчезла, глаза забегали, даже голос поменялся. Димаша сразу просек, что Зелимхан дрогнул, теперь надо было его давить до края. И он давил:

— Будешь лапшу мне на уши вешать, что знать не знаю и слышать не слышал, я тебя самого тогда на лапшу, на шашлык порежу! Понял? — И для острастки, чтобы слова лучше доходили, прямым, в лицо — пусть кровь почувствует, свою, собственную, какая она солоноватая. — Понял? Возиться с тобой не будем, грохнем прямо здесь и здесь закопаем. Ни одна собака не найдет. Рассказывай — где они прячутся?

Разбитые губы кровили, подбородок стал красным. Зелимхан, не имея возможности утереться, языком облизывал губы, но кровь все равно текла. Икнул, сплюнул себе под ноги темный сгусток и в два приема выговорил:

— Если скажу… Тоже убьют.

— А ты беги, когда отпустим, — посоветовал Димаша. — Страна у нас большая, есть где затихариться. Ну, долго я ждать буду?

Зелимхан не отозвался, сплевывал себе под ноги, облизывал языком губы и одновременно закрывал глаза, словно собирался уснуть.

— Э-э, не гони дурку! — И с размаха, широкой растопыренной ладонью — по уху. Голова у Зелимхана мотнулась в сторону, он распахнул глаза и уставился на Димашу, словно только что проснулся. Еще раз икнул и заговорил:

— Мы за ними все время следили, сначала они на даче прятались. Потом поехали. В Первомайск поехали. А перед Первомайском, где железная дорога, мы их потеряли. В лес они свернули, а там три дороги в разные стороны, темно стало, побоялись мы с Мансуром фары включить, а как в темноте ехать… Мансур с машиной в Первомайске остался, в гостинице, а я на автобусе в Сибирск приехал. Дяде сказал, так с Мансуром договорились, что знаем, где они в лесу прячутся, сказал, чтобы дядя не ругал нас, а Мансур сейчас ищет… Или нашел уже…

— Знаем-не знаем… Смотри, парень, проверим твоего Мансура, если наврал, не обижайся… Сидеть здесь будешь, меня дожидаться. В последний раз спрашиваю — все верно сказал?

Зелимхан кивнул.

— Ну, тогда отдыхай.

Димаша выпрямился, сверху посмотрел на Зелимхана, словно хотел его хорошенько запомнить, и первым вышел из кочегарки. Бойцам, которые последовали за ним, приказал:

— Остаетесь здесь и смотрите за ним. Пожрать ему дайте, воды попить и не трогайте пока. Если что — урою!

— Может, в Первомайск сразу? — предложил один из бойцов. — Проверить…

— Сам решу. А вы здесь спать не вздумайте!

Но сам Димаша решать не стал. На следующий день поехал к Горелику — советоваться.

В лето, как быть тому,

старая церковь в райцентре Первомайске подверглась еще одной переделке. Райпо к тому времени построило новый кирпичный склад недалеко от железнодорожных путей, туда и перевезли все товары. Сама церковь по первости оказалась без надобности, и райповское начальство, не зная, что с ней делать, особо задумываться не стало, решило вопрос быстро и без особых хлопот: двери заперли, перехлестнули крест-накрест толстыми плахами и забыли — до лучших времен. Всю зиму церковь