Секрет каллиграфа - Рафик Шами

За два дня до открытия школы Назри получил от каллиграфа уже третье письмо. Он был в отчаянии. Неужели его признания не имели успеха? В тексте, присланном Фарси, предлагалось закончить игру в прятки и открыто ставился вопрос о причине отказа. К посланию прилагались два стихотворения из сборника лирики седьмого века, в которых поэт умолял возлюбленную об одном-единственном свидании. Назри еще надеялся завоевать этим сердце незнакомки. Фарси искренне желал ему этого.

Сначала Аббани направился в офис обсудить дела с Тауфиком, а потом к жене Альмас, которая лежала с тяжелой формой гриппа. Он не должен был давать ей никаких оснований для подозрений.

В ту ночь он хотел лишь убедиться в том, что его красавица никуда не исчезла. Поднявшись в мансарду, Назри заглянул в освещенный внутренний двор соседнего дома. То, что он увидел, заставило его вздрогнуть: рядом с прекрасной незнакомкой сидел не кто иной, как Фарси.

Бледный от ярости, Назри бросился к себе в спальню. Какое коварство! Он доверился, платил, а этот лицемер выбрал момент и теперь, по всей видимости, шантажирует молодую женщину!

Всю ночь Назри обдумывал планы мести и, когда наконец понял, как ему уничтожить Фарси, так широко улыбнулся в темноту комнаты, что в ней как будто стало светлее.

— Хамид, Хамид, — прошептал он. — Ты совершил самую большую глупость в своей жизни.

Если бы Назри знал, как он ошибается!

Слезы текли у Салмана по щекам, когда он вместе с отцом шел за гробом матери. И только когда четверо мужчин стали опускать сбитый из досок ящик в землю, все чувства умерли перед охватившим юношу ужасом: он понял вдруг, что никогда больше ее не увидит.

Только соседи из Двора милосердия да Карам провожали Мариам в последний путь. Был и отец Базилиус. Этот вел себя крайне раздражительно и постоянно ругал двух своих причетников, вечно делавших что-то не то. Пробормотав положенное, отец Базилиус поспешил домой. Ему стало холодно, кроме того, убожество церемонии угнетало его.

Карам простился с Салманом во Дворе милосердия и крепко прижал его к груди.

— Да смилуется Господь над ее душой, — сказал он. — Я понимаю твое горе, но, поверь, теперь она освободилась от мук. — Карам отвел глаза. Салман молчал. — Я нашел тебе хорошее место у ювелира Элиаса Бараката, — продолжал Карам. — Ты его знаешь и очень ему нравишься. — С этими словами он поцеловал юношу в лоб и исчез.

Каждый, как мог, выражал свое сочувствие, но до конца жизни запомнил Салман лишь слова соседа Маруна.

— Я не стану утешать тебя, — сказал тот. — Я оплакиваю свою мать до сих пор. Мать — Божественное создание, и когда она умирает, в нас умирает Бог. И любое утешение только притворство.

По лицу Маруна текли слезы. Никогда не было оно таким мудрым и красивым, как в тот момент.

Вернувшись домой, Салман нашел свою квартиру опустевшей и ужаснулся. Отец провел остаток дня с Маруном, Камилем и Баракатом в винном баре неподалеку от поворота в переулок Аббара.

Внезапно Салман обнаружил домашние тапочки матери. Они валялись под столом, там, где она оставила их, прежде чем слечь окончательно. Салман взял их в руки и снова заплакал.

Отец дополз до кровати только около полуночи.

Спустя два дня Салман позвонил Нуре с почтамта. Ему сразу полегчало от ее голоса, а она в очередной раз убедилась в ранимости друга. Его душа походила на хрупкую вазу, которая, стоило ей только треснуть, грозила в любой момент развалиться на части. Когда Салман положил трубку, Нура спросила себя, станет ли она так же горевать, когда умрет ее мать. Нет, конечно нет, ответила она себе и устыдилась.

Салман пригласил Нуру в гости. Она давно хотела знать, где и как он живет, но стеснялась напрашиваться. И вот теперь он ждал ее во второй половине дня. У христиан не принято интересоваться, кто ходит в гости к соседям. Домá всегда открыты, и мужчины и женщины навещают друг друга, когда хотят. Она сама наблюдала это еще маленькой девочкой в квартале Мидан, где жило много христиан. В их домах мужчины и женщины сидели вместе за одним столом.

Салману было все равно, что скажут соседи. Единственный человек, чье мнение оставалось ему небезразлично, находился далеко от Дамаска: Сара. Отец где-то пропадал целыми днями, а нередко и ночами. Где он околачивался, не волновало никого, Салмана в последнюю очередь. Мать была единственным мостом между ними, и теперь отец и сын, как два берега реки, не имели никаких точек соприкосновения.

В тот день, когда собиралась прийти Нура, Салман встал в самом начале двенадцатого, оседлал свой велосипед и поехал к Караму.

Тот был сама приветливость, как в старые времена, и, лишь когда Салман заговорил с ним о взломе шкафа Фарси, принялся извиваться, как угорь.

Салман проклинал свою наивность. Он действительно полагал, что Карамом движет чистое любопытство. Он сам подготовил ему слепок старого замка, а через три дня Карам передал ему дубликат ключа. И пока мастер был в отъезде, Салман без труда открыл его шкаф и достал оттуда красивую толстую тетрадь с тайными записями каллиграфа.

Переписать ее за столь короткий срок было невозможно, поэтому в Дамаске пятидесятых годов оставался один выход: фотография. Позже, вспоминая то время, Салман ругал себя на чем свет стоит — таким безобидным и безопасным находил он тогда это приключение.

Четыреста двадцать страниц. У фотографа была хорошая камера, он сделал двести десять снимков, по одному на каждый разворот. Салман стоял рядом. У него сердце в пятки ушло, когда хрустнул кожаный корешок переплета: фотографу нужна была горизонтальная поверхность.

— Не переживай, никто ничего не увидит, — успокоил его Карам.

Осталась заметная трещина.

Он сделал двести десять дорогостоящих снимков, подставил Салмана. «Не слишком ли много ради удовлетворения праздного любопытства?» — спрашивал юноша Карама. Тот же продолжал вилять хвостом и все твердил о хорошем месте у ювелира и о маленьких и больших жертвах ради дружбы. Салман впервые заметил, что улыбка Карама часто не выражает никакой душевной радости, а является лишь игрой лицевых мускулов, обнажающей оскал зубов.

В этот момент в кафе зашел мальчик и заказал что-то за барной стойкой.

— Хасан, новый посыльный Фарси и дальний родственник Самада, — кивнул Карам в сторону парня, с наслаждением уплетающего фалафели.

Салман решил забрать свои инструменты и прежде всего тетради из дома Карама. Он должен был развязаться с ним как можно скорей. И уж во всяком случае, не участвовать в его темных делишках. Он скорей помрет с голоду, чем еще хоть раз зайдет к нему в кафе.

Всю ночь Салман не сомкнул глаз. И не только разочарование в бывшем друге мучило его. Мысли одна ужасней другой приходили в голову. Неужели Карам с самого начала использовал его, чтобы шпионить за Хамидом Фарси? А может, это он подослал его к жене каллиграфа, чтобы сделать ее любовником? Так он отплатил за свое спасение? Карам неоднократно давал понять, что ни во что не ставит благодарность. Он мог кого угодно обмануть и лебезил перед кем угодно. Что, если он специально подсунул Салману Нуру? Сможет ли Салман после этого относиться к ней по-прежнему? Ответа на этот вопрос он не знал, но решил немедленно поделиться своими сомнениями с Нурой, пусть даже сам пока еще ничего не понимал. Сара как-то говорила ему, что умалчивание — первая трещина в отношениях. За ней обязательно последует другая, пока наконец любовь не распадется на тысячи осколков.