Университетская роща - Тамара Каленова

— Я больше не буду, — привычно пообещал Васька и повторил свой вопрос: — А чего-эт у вас в руке?

— Это? Синица, брат. Мертвая. В фортку залетела и разбила себя о стекло.

— А давайте мы ее похороним? — загорелись ребятишки.

— Берите.

Он отдал им сверточек. Дети, увлеченные новой игрой «в похороны», умчались за анатомку, где у них было укромное местечко, куда не достигали злые, недоверчивые глаза Ржеусского, наблюдавшего за рощей в бинокль из окон своей холостяцкой трехкомнатной квартиры в левом крыле главного корпуса. Экзекутор, развлекавшийся тем, что тренировался в стрельбе на трупах в овраге за анатомкой, наводил страх на малолетних обитателей университетской рощи. Взрослые избегали водить с ним дружбу. Часть профессоров, в том числе и Крылов, открыто не уважали экзекутора, не подавали руки. Начальство ему доверяло.

Вернувшись домой, Крылов обнаружил, что возле крыльца стоит бедно одетая женщина, по брови закутанная в серый платок.

— Вы ко мне? Проходите, — пригласил Крылов, недоумевая, что это за женщина, что ей нужно от него и как она вообще попала в усадьбу.

Он провел посетительницу в дом, предложил снять пальто, пригласил в кабинет.

Женщина раздеваться не стала, только стянула с головы платок — и прямо с порога повалилась в ноги.

— Барин, помоги… — только и расслышал Крылов сквозь задавленные глухие рыдания.

Он растерялся. Поднял женщину с колен. Усадил на диван.

— Чем же помочь тебе? И кто ты? Что привело тебя ко мне?

Женщина утерла лицо кончиком платка и робко, с какой-то непонятной мольбой посмотрела на Крылова:

— Не узнаете, барин?

— Нет. Впрочем… Нет.

— На пароходе вместе плыли, — напомнила женщина и снова заплакала. — Вы еще меня от купца выкупили…

— Постой, постой… Так это вы?! — изумился Крылов. — Как же вас зовут? Где отец?

Он не верил своим глазам. Не мог представить, чтобы юная красавица, девушка с бесовыми косами, о которой он нет-нет да вспоминал, преобразилась в измученного жизнью человека с потухшими глазами, бледную, дурно одетую.

Женщина назвала себя. Крылов не расслышал ее имени, переспрашивать же счел неловким… Поникнув головой, она принялась рассказывать свою судьбу.

История была, впрочем, не новая и довольно обычная для подобного рода историй. Ее владелец, мерзкий тип Вакано, проворовался. Предчувствуя банкротство, тайно исчез из города, прихватив с собою все ценное, даже воскресные наряды «ночных фей». Полиция выселила обитателей верхнего этажа «Германии», закрыла и опечатала само заведение. Кое-как они с отцом нашли каморку на Черемошниках. Пока оставались какие-то средства, держались. Потом старик умер от холеры. Ее же спасли студенты и женщина-врач Боголюбская, которая лечила холерных в бараках за городом. Да уж лучше бы не спасли… За каморку платить нечем, здоровья нет… На работу не берут. Всю зиму на мост ходила — никто не нанял. Отчаялась. Вспомнила про доброго барина. Решила: уж коли он не поможет, тогда остается в омут головой…

С тяжелым сердцем слушал Крылов эту печальную повесть. Загублена молодость — пропала жизнь… И кто ответит за это? С кого взыщется?.. Он понимал всю отчаянность положения несчастной. «Пойти на мост» — означало крайнюю степень бедности. На мост через Ушайку возле базарной площади ежедневно стекались сотни безработных, обездоленных, впавших в сильную нужду людей. От зари до зари, нередко ночуя тут же, они толклись на мосту в ожидании случайного найма. Больно было видеть эту толпу, потерявшую надежду на то, что кому-нибудь могут понадобиться их руки…

— Я попробую вам помочь, — тихо сказал Крылов. — В управлении строящейся железной дороги, я слыхал, требуются люди…

— Спаси тя Господь, барин! — по-деревенски запричитала женщина и начала хватать его руку.

— Полноте… — отнял руку Крылов. — Приходите дня через три-четыре. Я постараюсь уладить ваше дело. А сейчас возьмите…

Отчего-то стыдясь и смущаясь, он начал совать ей в руки те немногие деньги, которые у него были.

Женщина подняла на него глаза. Загнанная, угасающая красота на миг проглянула в них…

Крылов проводил ее до двери. Посмотрел в окошко: она шла по роще крадучись, спрятав руки под серый платок, низко опустив голову.

От тишины ломило в висках.

Тихое десятилетие. Такое тихое, как перед грозой…

Темой воскресной проповеди заслуженный профессор богословия, настоятель университетской церкви протоиерей Беликов избрал шестьдесят первый псалом Давида — о двоедушии.

— Доколе вы, враги Господа, будете налегать на человека? Вы будете низвергнуты, все вы, как наклонившаяся стена, как ограда пошатнувшаяся. Они задумали свергнуть Его с высоты, прибегли ко лжи; устами благословляют, а в сердце своем клянут…

В этом месте Дмитрий Никанорович многозначительно приостановился, оглядел паству: все ли с должным старанием внимают? улавливают ли глубинный смысл божественного слова? Термин «проповедь» профессор богословия не особенно признавал и вместо общепринятого «я читал проповедь» обычно говорил: «Ныне я собеседовал».

Собеседовать Дмитрий Никанорович любит. В эти мгновения он искренне мнит себя народным возвестителем, наставником веры, всевидящим и всезнающим.

— Только в Боге успокаивайся, душа моя! Ибо на Него надежда моя. Только Он — твердыня моя и спасение мое, убежище мое; не поколеблюсь. Народ! Надейтесь на Него во всякое время; изливайте пред Ним сердце ваше; Бог вам прибежище…

Силен бас протоиерея: в ушах щекочет. Душновато от ладана. Беликов с берегов Балтийского моря выписывает янтарь — самый лучший, крошить велит не мелко-мелко, как в обычных церквях, а чтобы кусочки были побольше, позаметнее. Вот они, сгорая, и дают такой одурманивающий аромат.

Профессора и преподаватели перешептываются, оглядываются, переступают нетерпеливо — откровенно ждут, когда же Беликов кончит собеседовать и распустит по домам. На проповеди нет ни одного студента — разъехались на летние вакации, стало быть, вот и еще один зацеп, чтобы вести себя по-домашнему.

Крылов стоял в последних рядах, недалеко от входной двери. Рассматривал — в который раз! — убранство церкви. Ему нравилось это уютное, не очень обширное, но светлое помещение, алебастровые украсы по стенам в виде растительного орнамента — цветы, листья… Высокий сводчатый потолок, мягко резонирующий голоса, звуки музыки, хорового пения. Первоначально предполагалось здесь же разместить музей изящных искусств, но потом эта идея показалась странной — церковь и музей! Беликов назвал это «богохулением», и о музее забыли. А жаль. На эти просторные светлые пустоты так и напрашиваются картины в золоченых рамах. Вон как выразительно смотрится портрет Николая II.

Крылову хорошо виден портрет, единственное живописное произведение в этом помещении. Государь изображен во весь рост, в военном мундире, возле инкрустированного столика. Взгляд его, устремленный строго вперед, казалось, пронзал церковь и выходил далеко в пространство. Мало что осталось в этом взгляде от молодого цесаревича Николая, некогда посетившего Томск.