Империя. Исправляя чистовик - Владимир Марков-Бабкин

Всякое искусство государственного управления, всякий здоровый народный инстинкт отыскивает нужные для него дарования, где бы они ни возникали; так французы нашли себе итальянца Наполеона, английские консерваторы – еврея Дизраэли, русское дворянство и духовенство – немку Екатерину II. Явление из русско-сибирской протокультуры исполинской фигуры царя Михаила, отринувшего наносное петровское европейство в пользу исконного византизма, оживило и труп греко-римской культуры.

Царь Михаил, как царь Соломон, служит уже примером, воодушевляющим других правителей, и не только румынского немца Кароля Гогенцоллерна-Зигмарингена. Пример барона Унгерна Штернберга показывает, что с помощью малых средств и Азия может мобилизоваться и обрести такую форму организации, сопротивляться которой невозможно. А разве иначе обстоит дело с исламом, в мире которого происходят глубокие перемены и волнения? Разве невозможно здесь появление настоящего халифа, которому не надо будет вести долгую борьбу за свое признание, поскольку в его признанности никто даже не усомнится?

По всей России и Азии, от Вислы до Индии и Китая, на пространстве, над которым все великие культуры до сих пор проходили, как призраки, не оставляя следов, в крестьянстве пробуждается религиозный порыв, отчасти православный, отчасти переряженный в облачения эмансипизма, еще не осознающий своей собственной сути, и однажды он может вызвать величайший катаклизм, который единым махом в корне изменит картину Азии – а тем самым цели и ожидания дипломатии всего мира.

Этот незаметный для поверхностного взгляда ход развития событий пересекается с тем очевидным фактом, что внутренняя политика всех стран сегодня иначе вмешивается в масштабные события, чем это было перед войной. Ранее это осуществлялось путем чисто парламентского давления радикальных партий на правительство – либо для того, чтобы проголосовать за военные заказы только в ответ на какую-то уступку, либо в ходе обсуждения вопросов международной политики, чтобы хотя бы в мизерной степени изменить ее линию. Теперь же народная воля и решимость старых аристократических семей находят объединение против такого пагубного колебания в согласии социалистического цезаризма.

Цезаризмом я называю такой способ управления, который, несмотря на все государственно-правовые формулировки, вновь совершенно бесформен по своему внутреннему существу… Дух всех этих форм умер. И потому все учреждения, с какой бы тщательностью ни поддерживались они в правильном состоянии, начиная с этого момента не имеют ни смысла, ни веса. Значима лишь всецело персональная власть. Возрождение Ромеи, совершенно внезапное и разительное, явственно обнажило это возрождение давно умерших общественных форм. Молодая, пробудившаяся на востоке Европы и в Сибири культура, прекрасная в своей дикой непосредственности и неорганизованности, укрощает свой дух посредством почивших византийских форм. Европейский социал-цезаризм подкрепляет пример этих консервативных по сути, но революционных по форме михайловских реформ.

Чем глубже мы вступаем в эпоху цезаризма фаустовского мира, тем становится яснее, кто нравственно определен стать субъектом, а кто – объектом исторических событий. Печальное шествие улучшателей мира, которое, начиная с Руссо, неуклюже проходит через эти столетия, закончилось, оставив после себя в качестве единственного памятника своего существования горы печатной бумаги. На их место приходят цезари. Большая политика как искусство возможного, далекое от всех систем и теорий, как умение знающе использовать факты, управлять миром…

ШВЕЙЦАРСКАЯ КОНФЕДЕРАЦИЯ. ЦЮРИХ. КАНТОН АРГАУ. ЛЕНЦБУРГСКИЙ ЗАМОК. 13 мая 1919 года

Меня вдруг осеняет идея.

– Кстати, к вопросу о минувшей войне. Как ты знаешь, в следующем году Москва примет Олимпиаду 1920 года. Конечно, Олимпиада – это апофеоз здоровья, достижений духа и силы воли. Но у нас с тобой, как и во всей Европе, сотни тысяч и миллионы инвалидов этой войны. Как ты смотришь на то, чтобы Единство и Германия по итогам этой встречи выступили с совместным заявлением о проведении некоего фестиваля под эгидой Международного олимпийского комитета параллельно с основными Играми? Но только среди инвалидов войны. Или вообще среди инвалидов…

Вилли поморщился:

– Это будет какой-то паноптикум. Цирк уродцев. Кому это надо? На них же без содрогания смотреть невозможно.

Я понимаю, что для него лично это комплекс неполноценности и вообще больной вопрос. Но научился же он плавать с одной рукой?

Вслух я этого, конечно же, не сказал.

– Но, кузен мой, не мы ли отправили этих людей в окопы? За что миллионы отдали свои жизни и здоровье? За любимый Фатерлянд? А что Фатерлянд дал им кроме нищенской пенсии по инвалидности? Они же герои, разве не так? Мы же должны их чтить?

Кайзер хмуро качает головой.

– Это вызовет в лучшем случае жалость. Скорее всего, брезгливость. А может, и ярость. Даже боюсь представить себе бегунов на инвалидных колясках, соревнующихся в забеге на сто метров. Да у меня в Берлине тут же соберется толпа с криками о том, что мы издеваемся над инвалидами и ветеранами. Зачем мне это надо?

Соглашаюсь.

– Да, так и будет. Будет, но только в том случае, если не подготовить общественное мнение. Причем не только в России и Германии, но и на всех континентах. Мы же с тобой за мир во всем мире, не так ли?

Кузен усмехается.

– Допустим.

– Да не допустим, а самым железным образом, ведь больших миротворцев, чем Россия и Германия, сейчас не сыскать, разве не так?

Новая улыбка.

– Не исключено.

– Ведь именно Россия и Германия во времена Великой войны выдвинули идею «Сто дней для мира», не так ли?

Кайзер уже в открытую смеется.

– Ну, пусть так.

– Ну, вот! Итогом нашей сегодняшней встречи должно быть какое-то совместное коммюнике. Но не будем же мы публике рассказывать о том, что мы тут делили мир? Да, я знаю, что совместное заявление со всякого рода обеспокоенностями у нас уже согласованно. Но я предлагаю завершить встречу на максимально патриотической и пафосной ноте. Мы за мир во всем мире. Мы чтим ветеранов минувшей Великой войны. Они – герои. Герои духа. Выстояли на фронте и выстояли в превратностях своей жизни. И как настоящие герои встали над своими проблемами, показывая пример всем, пример того, как дух царствует над плотью. Не жалость, а гордость. Не уничижение, а возвеличивание. Аплодисменты трибун как дань уважения и символ восхищения. Разве не достойны наши ветераны этого?

Вилли долго молчал, обдумывая сказанное мной.

– Что ты конкретно предлагаешь?

– Совместное заявление. Германия и Единство, признавая необходимость недопущения войн в грядущем, призывает все страны мира объединить свои усилия в созидании и воспитании здоровья народов. Чему порукой должен стать массовый спорт. Апофеозом же спортивных достижений являются Олимпийские игры. Чтя ветеранов и воздавая должное их подвигу, Германия и Единство представят свои команды инвалидов Великой войны на организуемом совместно Фестивале в поддержку Олимпийских игр в Москве 1920 года, дабы возвеличить их подвиг и воздать дань уважения силе духа каждого из них. Призываем все страны, которые участвовали в Великой войне, последовать нашему примеру и прислать в Москву команды своих ветеранов-инвалидов последней страшной войны в истории человечества. Ну, как-то так и в таком духе.