Сними обувь твою - Этель Лилиан Войнич

— Да. Повис. Скажите нам, пожалуйста, вы не знаете, что такое «турецкие сласти»? Он ответил не сразу.

— Стало быть, вы узнали?

— Приходил Полвил, — объяснила Беатриса. — На той неделе Джейбсу пообещали две гинеи, если он тайком купит эти «сласти» у какого-то матроса в Падстоу за пять фунтов.

— И он пошел?

— Нет. Он сперва согласился, но потом испугался и не пошел. А сегодня во всем признался отцу.

— Его счастье. Такому, как Джейбс, самое лучшее быть честным. Какой из дурака преступник. Изловили бы его за милую душу, и тогда бросай все дела да иди доказывай, что это не письма из Франции. Со шпионами нынче не шутят.

Он замолчал, мысленно оценивая положение вещей.

— Да, я как поглядел на нее нынче утром, так и подумал, что она дошла до крайности. Верно, вырвалась на минутку да передала своим бристольским приятелям, чтоб прислали зелье с падстоуской рыбачьей шхуной.

Никто ни разу не произнес имени Фанни.

— Но что это такое? — спросила Беатриса. — Я не понимаю. Яд?

Повис покачал головой.

— Не тот, что вы думаете, мэм. Верно, штука ядовитая, но не для того ее покупают, чтоб людей травить.

— Для чего же?

— Слыхали вы про опиум?

— Опиум!

— Он самый.

— «Турецкие сласти», — прошептал Уолтер и обернулся к Повису. Он был почти страшен, но по-прежнему нс повышал голоса.

— И давно вы знаете об этом?

— С тех пор, как она пыталась подкупить меня, чтоб я добыл ей зелье.

~ Когда это было?

— Месяца через полтора после вашей свадьбы.

— И все эти годы вы знали и скрывали от меня?

— Да, сэр. Уолтер отвернулся.

— Я верил вам, — сказал он не сразу, очень тихо.

— Да, сэр.

Настала тишина, от которой звенело в ушах.

— Не горячись, Уолтер! — вырвалось у Беатрисы. — Ведь это ради тебя.

Повис не шевельнулся, он по-прежнему стоял в своей привычной позе застыв, как бывалый солдат по команде «смирно». Уолтер все так же смотрел в сторону.

— Может быть, вы скажете мне, — медленно начал он, — почему все-таки вы молчали?

— Могу и сказать, сэр. Только, по-вашему, это, верно, выйдет не слишком вежливо.

— Забудьте вы о вежливости, я хочу знать правду.

— Я не против. Правда, вот она, если хотите знать: у вас уж больно сердце доброе.

— Иными словами…

— Вы никогда не оставите ее, нипочем. Вы только все будете собираться.

Уж до этого-то она вас обязательно доведет. А потом и поплачет, и прощенья попросит, — вы и простите, и на другой раз простите, и семью семьдесят раз, как нам ведено по писанию. А это долгий счет, и половины не отсчитавши помрете от разрыва сердца и книгу свою не допишете. И мне или другому кому только и останется, что выкопать вам могилу.

Уолтер слушал молча, не поднимая глаз. Повис сделал шаг к нему.

— Вы говорите: «все эти годы». Что ж, может, я и виноват, сэр? А что мне было делать, скажите на милость? Как мне, по-вашему, было защищать вас все эти годы, кабы мне нечем было ее припугнуть? Что толку грозиться, что я, мол, расскажу, когда вы уж и слыхали и простили. Как бы я, по-вашему, заставил ее дать вам покой на целый год без месяца, а месяц уж как-нибудь претерпеть можно?.. Как бы помешал занимать от вашего имени деньги у иностранных джентльменов, которые приезжают к вам работать, у важных друзей мистера Телфор— Да и у кого попало? Да она бы последнюю вашу рубашку заложила ради этого зелья, если бы я не мешал. Может, по-вашему, все эти годы я сидел сложа руки?

Уолтер рассмеялся почти ласково, и от этого смех его был как удар хлыста.

— Короче говоря, я был простачком вроде Джейбса. Как видно, я должен быть вам очень признателен за то, что вы столь искусно меня опекали.

Одна лишь Беатриса заметила, как дрогнуло лицо Повиса. Когда Уолтер поднял глаза, оно уже снова было, как всегда, непроницаемое и хмурое.

— Не стоит благодарности, сэр. Это было одно удовольствие.

— Уолтер, — сказала Беатриса. Голос ее зазвенел, и Уолтер невольно обернулся. — Знай, что на месте Повиса я поступила бы точно так же, если бы только у меня хватило мужества и самоотверженности.

— Вот как, мэм? — сказал Повис. — Что ж, могу гордиться, если вы меня одобряете.

— Простите. Мне не следовало вмешиваться, и вы совершенно правы, что сердитесь.

Уолтер встал и протянул руку.

— Сестра права, я был несправедлив. Простите меня, Повис.

Привычная насмешливая улыбка смягчила каменное лицо Повиса.

— Мне нечего жаловаться, сэр. Господь по неисповедимой премудрости своей определил меня приглядывать за вами. За что это мне — не пойму, разве что за грехи. Но раз уж такая моя работа, должен я терпеть и ласку и таску.

И чего уж вас осуждать, если после такой передряги вы малость погорячились?

Скверная история, что и говорить; и жалко, что миссис Телфорд досталось столько хлопот. Сдается мне. ей и без того солоно пришлось за последние две недели, а ведь ей велено лежать и чтоб никакого беспокойства. Беатриса засмеялась.

— Ничего не поделаешь. Повис. Мы живем на беспокойной планете.

— Верно, мэм. Ну вот, теперь вы оба всЈ знаете. Что ж дальше-то будет?

Надо же что-нибудь делать, раз уж дошло до того, что таких вон дурачков, как Джейбс, уговаривают за две гинеи лезть в петлю.

— Да, — согласился Уолтер. — И сделать это должен я. Я и так слишком долго пренебрегал своими обязанностями.

— И что же вы хотите делать, сэр, если мне позволено будет спросить?

— Прежде всего отвезу миссис Риверс в Лондон к доктору и выясню, можно ли как-нибудь излечить ее от этой привычки.

— А она поедет?

— Ей придется поехать.

— Как же вы это устроите?

— Еще не знаю. Завтра поеду в Тренанс, тогда видно будет.

Помедлив, Уолтер добавил:

— Спасибо вам, Повис.

— Вам спасибо, сэр… Могу вас порадовать, мэм. у Эллен легкая рука на воздушное печенье. Еще несколько уроков, и я сделаю из нее неплохого кондитера… для женщины, конечно.

Назавтра поздно вечером Уолтер вернулся из Тренанса. У него был такой измученный вид, что даже Генри не стал его ни о чем спрашивать. Утром он заговорил сам.