Нопэрапон, или По образу и подобию - Генри Лайон Олди

Не ходят-то не ходят, однако один мужик лысый все ж таки на поляне обнаружился. Витек его первым заприметил. В хламиде этой белой каратюкской… как бишь оно? а, кимоно, вот! – руками-ногами не по-людски дрыгает. До ста лет жить собрался, видать.

Ну и ладно, пускай его живет, мешает, что ли?

Дети только, как мужика того углядели, тут же наскакивать друг на друга начали, орать по-ишачьи: «Й-а! Й-а! Пап, а пап, чего это дядька делает? Он каратист, да? Как Брюс Ли?! А ты, папка, почему не каратист?»

Что со шпаны взять?

А ремнем по заднице и безо всякого карате сподручно…

Сучья для костра Ильич с Витьком собрали быстро – да и детям наконец надоело выпендриваться, помогать начали. Витькова Надюха уже и казан с маринованным мясом достала, и шампуры, ну а Ильич тем временем первую канистру пива извлек. Налил себе и Витьку по стаканчику, за приезд (обе Надюхи сказали, что еще успеют) – выпили. Хорошее пиво. Марки «Рогань», особое. Еще по стаканчику налили. Спели хором: «Надежда, мой компас, за мной!» Мужик лысый, что по поляне скакал, тем временем, видать, притомился. Присел под дерево, ноги под себя навроде шнурков засунул – отдыхает.

Тут Витек, блин, и предложил:

– Может, и мужику пивка нальем? Неудобно как-то: сами пьем, а человек мучится! Пошли, Ильич, познакомимся!

– А то! – отвечает Ильич; культурно, значит, отвечает. – Гуртом и батька бить легче. Пошли!

Сказано – сделано. Извлекли еще один стакан из пластика (большой, полулитровый), Ильич в него пива от души нацедил, аж пена с краев выпятилась – и к мужику направились.

Подошли.

Мужик под деревом сидит, лысина потная вся, глаза закрыл и дышит по-дурному: будто спущенное колесо шипит. Потом перестал шипеть.

Устал, блин.

– Привет! – Это Витек. – Пиво будешь?

Молчит мужик.

– Эй! Ты чего, заснул? – решил помочь другу Ильич. – Мы тебе пива принесли, охладиться! И вообще: пошли к нам, к костру! Скоро шашлыки поспеют, пивка тяпнем, водочки, покажешь детворе, как лбом сосны валят… Ну, пошли, мы угощаем!

Молчит мужик.

Блин.

– Не, мужик, без обид. Бери стакан – и айда!

Молчит мужик. Сидит домкратом, глаза закрыты… может, и правда заснул? Или брезгует простым народом? Ну тогда так бы и сказал: мол, не пью там или еще что. А чего молчать-то?

Вот и Витьку, похоже, то же самое в башку пришло. Он возьми, Витек-то, да и культурно так встряхни мужика за плечо:

– Чего молчишь-то, лысый?!

И вдруг как заорет!

Витек, в смысле, заорет, а не мужик.

А мужик вдруг подскочил, аж ноги сплелись-расплелись, и сразу метрах в двух от Витька оказался. Витек орет, матерится, за руку держится.

– Он, – кричит, – козел, мне с ладони шкуру ободрал! Акула ты злющая, людоедская, я тебя, падла…

А лысый пятится, блин, глазенками исподлобья зыркает – и все молчит.

Тут уж и Ильич не стерпел.

– Ты, – говорит, – что ж такое творишь? Некультурно творишь, лысый! Приемчики свои косоглазые на нас решил показывать? Мы к тебе, блин, со всей душой да с пивом – а ты?! Вот сейчас начистим тебе с Витьком ряшку, чтоб знал в следующий раз, – и никакое твое карате не поможет!

А лысый все пятится и бормочет.

То ли по-ихнему, по-азиатски, то ли тоже матерится, только культурно.

Тут Надюха Витькова подбежала, начала лысого крыть – того и гляди, шишки с сосен посыплются. Это она умеет. Бой-баба. Лысый голову в плечи вжал, набычился – но стоит, блин, не уходит. Ильич тем временем в расстройстве душевном (у-у, паразит, так день хорошо начинался!) выхлебал недодаренный стакан пива. Рыгнул. И к машине отходить стал – за монтировкой. Мало ли… Только тут Ильича на полпути словно за горло взяли: Надюха орет-орет и вдруг умолкает, прямо на полуслове!

Когда такое было?!

Плюнул Ильич на монтировку, обернулся посмотреть, в чем дело, – глядь: выходят из лесу трое мужиков и баба. Не спеша так выходят, вразвалочку, и к лысому направляются. Передний, с бородищей рыжей, сигаретой дымит, издалека кричит:

– Привет, Вован! (Или Володька? – не разберешь).

Это лысый, значит, Вован.

Или Володька.

Вот тут-то Ильич и смекнул: пора, кажись, ноги делать. Потому как эти трое (два бородатых, один еще и в очках, чистый Бармалей, а крайний, без очков-бороды – в «Адидасе» и с рукой загипсованной; а баба, она баба и есть…) Тьфу ты, сбился. Так вот, эти трое с Вованом-Володькой, что людям шкуру на ходу обкусывает, явно знакомы. И вообще, тут у них, видать, «стрелка» намечена, и лучше от греха подальше мотать отсюда. На бандюков-то они, блин, никак не похожи (разве что тот, в «Адидасе», с рукой) – но сейчас если кто на бандюка не похож, так это еще и хуже!

И как только, блин, Ильич об этом подумал (а еще он подумал, что просто так сматываться как-то некультурно, но отдых на сегодня уж точно испорчен!)… Эх, опять сбился. Короче, в этот самый момент на просеку и выруливает «Опель-Кадет», блин, цвета «металлик»!

Останавливается этот хренов «Опель», и вылазит из него тип в костюме да при галстуке.

В лес по грибы вырядился.

– Привет! – машет тип этим, бородатым.

– Привет! – очкастый отзывается. – Привет, Большой Босс! Как ты нас вычислил?

– А! – смеется тип в костюме. – Ваши жены – пушки заряжены! Позвонил, вас спросил. Сказали: уехали, мол. «Куда? – спрашиваю. – Я тут насчет экзамена…» – «Да на старое место, за городом, куда обычно». Ну а кто ж из наших пацанов не знает, где ваш сходняк проходит?..

И вот после этих слов Ильич твердо понял: таки надо линять.

Однозначно.

Раз тут у них сходняк, значит, разборка намечается; а где разборка, там, блин, свидетели не нужны…

А обе Надежды – умницы, компас, за нами! Все поняли бабоньки. «Володя, Витенька, уезжаем отсюда!» Теперь вроде как и не стыдно смываться: жены испуганы, блажат, а Ильич с Витьком, может, и остались бы – разобраться, – но вот бабы не дают, а против бабы не попрешь!..

Барахло в машины гамузом покидали, детей затолкали – и по газам!

Когда мимо проезжали, Витькова Надюха не удержалась. Высказалась в окошко. Ох, зря это она: еще номера запомнят, блин, вычислят потом…

– У кого клеенка?

Запасливый Димыч мигом полез в сумку. Нашлось и покрывало (рябенькое, с бахромчатыми краями), и клеенка невероятных размеров.

Бегемотов ею в зоопарке укутывают, что ли?

– Отлично. Ну что, самое время позавтракать?

На меня смотрели с удивлением. Пир во время чумы? Есть никому не хотелось. Мне – тоже. Но иначе было нельзя. Смутная идея носилась во мне, обдувая душу сквознячком безумия; идея обещала с минуты на минуту оформиться, осознаться, стать понятной и оттого еще более опасной, а пока – сквозняк и привкус безумия.