Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905—1917 - Ричард Пайпс

9 сентября, после недели допросов, Богров был предан киевскому военному суду, который вынес ему смертный приговор. Он был повешен в ночь с 10 на 11 сентября в присутствии свидетелей, которые хотели убедиться, что казнен будет именно Богров, а не подставное лицо из «смертников», ибо о тесных связях Богрова с полицией было уже широко известно.

Как только выяснилось, что проникнуть в театр Богрову помогла сама полиция, распространились слухи, будто он действовал с ведома правительства. И эти подозрения не стихли по сей день. Главным подозреваемым был и остается генерал П.Г.Курлов, начальник жандармского корпуса, ответственный за безопасность во время визита государя императора и имевший трения по службе с председателем Совета министров111. Это предположение покоится, однако, на весьма шатких доказательствах. Неспособность полиции предотвратить убийство премьер-министра проистекала скорее из вошедшей в обычай практики использования двойных агентов: стоит напомнить, что даже величайшему двойному агенту Евно Азефу тоже приходилось предавать хозяев, дабы заслужить доверие террористов, вплоть до того, что он организовал убийство своего начальника Плеве. Относительно же того, что полиция выдала Богрову труднодоставаемый билет в театр, то этот факт прекрасно вписывается в сценарий действий, который Богров сумел внушить полиции. Курлов в своих воспоминаниях писал, что пятью годами ранее в сходной ситуации киевская охранка впустила в городской театр двойного агента, чтобы предотвратить покушение на генерал-губернатора112. При пристальном рассмотрении теории о правительственном заговоре против Столыпина оказываются несостоятельными. Поскольку все были вполне уверены, что премьер-министра ждет скорая отставка, его врагам не было нужды прибегать к насилию, чтобы избавиться от него, тем более если учесть, что главные подозреваемые в этом преступлении, то есть жандармские чины, сильно бы рисковали: Богров, стремясь оправдаться, мог выдать своих сообщников. Но сам факт, что царских сановников можно было заподозрить в организации убийства председателя Совета министров, говорит о ядоточивой атмосфере, царившей в Российской империи перед самой ее кончиной.

* * *

Давая оценку Столыпину, не следует смешивать человека, личность, и его деяния.

Он бесспорно возвышался над современным политическим горизонтом, и чтобы измерить величие Столыпина, достаточно поставить его в один ряд с теми, кто пришел ему на смену, по большей части людьми ничтожными и порой малосведущими, подобранными по признаку личной преданности государю и призванными служить именно монаршим интересам, а не интересам нации. А он, Столыпин, указал потрясенной революцией России национальную цель и вдохнул надежду. Он вознес политику и над партийными интересами и над утопическими грезами.

Но, признавая его величие, не следует полагать, что, не погибни Столыпин от пули террориста, он сумел бы спасти Россию от революции. Чтобы вести страну к стабильности, ему необходима была безоговорочная поддержка двора и хотя бы в какой-то степени сочувствие либеральных и консервативных партий. Он не встретил ни того, ни другого. Его великие проекты политической и социальной реформы оставались в основном на бумаге, а единственное крупное свершение — аграрная реформа — было стерто в 1917 году стихийными выступлениями общинных крестьян. К моменту гибели политическая роль Столыпина иссякла; как заметил Гучков, «в сущности, Столыпин умер политически задолго до своей физической смерти»113.

Ничто не иллюстрирует так ярко безнадежность столыпинских начинаний, как безразличие, с которым царственная чета отнеслась к его гибели. Через десять дней после того, как был застрелен премьер-министр, Николай II описывал матери свою поездку в Киев. И трагическое событие превратилось в его отчете в эпизод из череды приемов, парадов и других развлекательных и торжественных мероприятий. А когда он сообщил о покушении на Столыпина жене, она, по его словам, «приняла известие довольно спокойно»114. В самом деле, много лет спустя императрица, обсуждая те печальные события с преемником Столыпина Коковцовым, журила его за излишнюю впечатлительность: «Мне кажется, что вы очень чтите его память и придаете слишком много значения его деятельности и его личности… Не надо так жалеть тех, кого не стало… Каждый исполняет свою роль и свое назначение, и если кого нет среди нас, то это потому, что он уже окончил свою роль и должен был стушеваться, так как ему нечего было больше исполнять… Я уверена, что Столыпин умер, чтобы уступить вам место, и что это — для блага России»115. Хотя отнял жизнь у Столыпина революционер, политическое его убийство совершили именно те люди, которых он пытался спасти.

* * *

Три года, отделившие смерть Столыпина от начала первой мировой войны, трудно охарактеризовать однозначно, ибо они носили самые противоречивые черты, одни из которых свидетельствовали о стабилизации, другие — об упадке.

На поверхностный взгляд, в России сложилась весьма многообещающая ситуация, и это впечатление подкреплялось новым потоком западных инвестиций. Столыпинские репрессивные меры, сопровождавшиеся экономическим ростом, смогли восстановить порядок в стране. И консерваторы, и радикалы, хоть и с разным чувством, сходились в одном: Россия сумела преодолеть революцию 1905 года. В либеральных и революционных кругах настроение было подавленное, ведь монархии вновь удалось переиграть своих противников, идя на уступки в тревожное время и возвращаясь на прежние позиции, едва положение начинало упрочиваться. И хотя терроризм окончательно не заглох, ему уже было не оправиться от потрясения, какое нанесли ему скандальные разоблачения 1908 года, когда открылось, что лидер эсеровской боевой организации Азеф — агент охранки.

Экономика процветала. Урожаи зерна в центральной России значительно возросли. Производство стали в 1913 году в сравнении с 1900-м возросло на 57,8 %, а добыча угля более чем удвоилась. Более чем вдвое увеличился в этот период российский экспорт и импорт116. Благодаря строгому контролю за эмиссией денежных знаков рубль стал одной из самых твердых валют в мире. Французский экономист в 1914 году предсказывал, что если Россия сумеет сохранить до 1950 года такую тенденцию роста экономики, какая наблюдалась с 1900 по 1912 год, то к середине века она в политическом, экономическом и финансовом отношении станет ведущей державой в Европе117. Экономический рост позволил казне в гораздо меньшей степени, чем прежде, опираться на иностранные займы и даже сократить некоторые долги: к 1914 году, после десяти лет непрерывного роста, в государственной задолженности России наконец наметилось снижение118. Положительные сдвиги произошли и в государственном бюджете: четыре года, с 1910 по 1913-й, бюджет имел активное сальдо, учитывая «чрезвычайные» статьи119.

Столыпин на опыте убедился, что процветающая сытая деревня не склонна к бунту. И действительно, в годы, непосредственно предшествовавшие началу первой мировой войны, деревня, благодаря высоким урожаям, не доставляла беспокойств властям. Однако рост благосостояния совсем иначе отразился на ситуации в промышленных центрах. Массовый приток рабочих, по большей части из безземельных и малоземельных крестьян, внес в рабочие ряды весьма нестойкий элемент. В период с января 1910-го по июль 1914 года число рабочих в России возросло на одну треть (с 1,8 до 2,4 млн.); в середине 1914 года более половины рабочих Петербурга были пришлыми. И эти слои считали даже меньшевистские и эсеровские программы слишком умеренными, предпочитая им более простые и более эмоциональные лозунги анархистов и большевиков120. Их вечное беспокойство и ощущение отверженности внесли существенный вклад в усиление рабочего движения как накануне войны, так и, в особенности, в первой половине 1914 года.