Картонная пуля - Александр Духнов

— Не знаю. Я Фрейда не читал. Помню, что в институте такая тема была на научном коммунизме — «Критика фрейдизма», а самого фрейдизма не было. Тогда и переводов-то его не было… Слышь, Серега, а банк не хотелось ограбить, если, например, никого не надо убивать?

— Еще как хотелось, но как? Я не умею. Я еще не успею скомандовать: всем на пол! Как на меня уже наручники наденут и отведут в тюрьму. А мне в мои годы в тюрьму неохота. Жить-то осталось всего ничего.

— Думаешь, молодому в тюрьме лучше?

— И молодому плохо. Всем плохо. Так что я лучше на свободе…

— А я, наоборот, подумал, что может наступить в человеке такая точка, когда жить дальше станет, вроде, незачем, тогда исчезнет из него страх и падут перед ним барьеры. Пока молодой, как будто есть что терять. В двадцать лет я думал, что сорок — это уже старость. Ползают такие лысые с животами, совершают бессмысленные движения. Потом расту-расту, думаю: что-то не то, и в сорок, вроде бы, жизнь есть. Хреновая, правда. Но все равно стимулы не исчезли. Ладно, думаю, а что в пятьдесят? Точно уже пора подводить итоги. А жизнь оказалась такой фигней, что в каждом возрасте у тебя есть свой интерес. Я теперь думаю: может быть, когда член окончательно упадет, тогда жизнь, наконец, потеряет смысл? Шутки-шутками, но в конечном итоге живем, чтобы жизнь дальше двигать, так что член — это не так просто, как кажется…

— Н-да… И к чему это все? — спросил задумчивый Филимонов.

— Когда мне стукнуло сорок, я подумал, что хорошо бы дождаться такой точки в жизни, когда барьеры начнут терять свою актуальность, и вырваться из круга.

— Проблема в том, что ты этого не дождешься, а если и дождешься, у тебя уже все желания пропадут и опять же не захочется из круга вырываться.

— Есть такая опасность.

— И что значит — из круга вырваться? Как это практически?

— А вот как. Плюнуть на все. Ограбить или своровать много денег. Убить тех, кого хочется. Трахнуть, кого хочется. И навсегда свинтить из этой сраной страны. Уехать куда-нибудь в Африку и поселиться на берегу среди диких племен, где женщины общие, и их можно срывать, как бананы с дерева. В общем, туда, где нет врагов и нет запретов, а если и есть, то смешные. Я, например, читал, что есть племена, где трахаться у всех на виду — нормально, зато есть нужно, чтобы никто не видел… Еще перед тем, как уехать, хочу Обь переплыть. Если чего всю жизнь хотел, то надо сделать.

— Разве у тебя много врагов? — осторожно поинтересовался Филимонов.

— Да не так, чтобы… Это же я вообще говорю.

— А если тебя убьют? Или поймают, когда ты грабить будешь?

— Убьют? А разве это не лучше, чем продолжать убогую жизнь? Идея в том, чтобы или все, или ничего. И при этом, чтобы нечего терять.

— Звучит заманчиво, — мечтательно согласился Филимонов. — Романтично. А ты правда собрался грабить?

— Ага.

— Когда?

— В самое ближайшее время. Ну месяц, ну два…

— А какой банк?

— Есть идеи. Да это не совсем банк. Просто богатая контора.

— Знаешь что?

— Что?

— Возьми меня с собой?

— Ты серьезно?

— А ты думаешь, одного тебя такая жизнь достала? Мне тоже терять нечего.

Спору нет, жизнь его достала: сколько можно без зарплаты прыгать по сцене в заячьей шкуре? Но дело еще в тех странных чувствах, которые я в нем вызываю. Может быть, в самом начале нашего знакомства в нем сработал собачий инстинкт — кто старший, тот главный. Он был вшивым юнцом, хоть и артистом, а я был мужчиной, и вот всю жизнь он со мной как бы соревнуется, пытается обыграть в гонке по жизни — так мне кажется. Но по причине слабой энергетики ничего у него не получается. Он все время чувствует себя младшим. Амбиции есть, а энергетики нет. Грабить банк ему не хочется, но если я вдруг отчаянно разбогатею, он себе никогда не простит упущенной возможности.

…Из-за столика недалеко от барной стойки начал было выдвигаться потный клиент лет сорока со свисающим за брючный ремень пузом… Зацепившись за стол то ли ногой, то ли животом, мужик повалился на пол, едва не опрокинув на себя закуски. Громкое падение будто бы явилось неким сигналом. Так или иначе, но в кафе тут же вернулась громкая музыка. Более того, на небольшой подиум выпорхнули пять девушек в усыпанных блестками платьях и ну-давай подбрасывать ноги к самому подбородку.

Перегруженный алкоголизмом мужик тяжело возился на полу, напоминая перевернутого на спину толстого жука. Сидя за столом и впившись губами в трубочку из бокала с коктейлем, за безнадежными эволюциями безучастно следила спутница жука, расфуфыренная, опухшая дама лет тридцати пяти.

— He-а, не встанет, — загадал Филимонов, с интересом наблюдавший за борьбой человека с круговращением планеты.

Я болел за жука, но сегодня был чужой праздник. Подергавшись, толстяк клюнул синюшной щекой в пол и затих. Кудрявый официант и два добровольца из зала выволокли обмякшее тело на свежий воздух. Пухлую пожирательницу коктейлей все происходящее, казалось, совсем не волновало… А может, она пришла сама по себе, а толстый пристал позже…

Тем временем мир вокруг начал меняться. Сначала из чужого превратился в родной. Представьте, как после долгого отсутствия вы приближаетесь к дому, где прошло детство. Там воздух уже пятьдесят лет хранит ваш запах… А потом по родному миру детства красным светом разлилась тревога. И красные фонари, облизывавшие лучами молоденьких танцовщиц, здесь были ни при чем. Тем более, что они перемешивались с синими и зелеными вспышками.

Что-то до боли знакомое сгустилось в зале.

Ах ты, дьявольщина! «Чашку кофею я тебе бодрящего налью…» Музыка, под которую прыгали девчонки, была без слов, но я вдруг узнал в ней песню из сегодняшнего сна.

С другой стороны, чего я так разволновался? Наверняка я слышал ее раньше по телевизору, но не обратил внимания, а она во сне всплыла из подсознания. А в том, что ее сейчас исполняют и вовсе нет ничего странного.

Они танцуют под песню Марины Хлебниковой. Про которую я, кстати, опять не уверен, что такой человек существует в действительности… Сейчас, как во сне, появится небритый мужик и голосом Преснякова споет про кофей… Хрен там — никто не собирается петь. И между тем я ее уже вижу… Ту девушку из больничного морга — с синим лицом и австралийским именем Аделаида. Ножки у нее немножко полноваты, хотя это на любителя… Широкие скулы… Короткий прямой нос… Совершенно точно, что одна из танцовщиц этой ночью лежала на каталке под желтой простыней, а потом ожила.

— Ты с кем-нибудь из сумасшедших знаком? — спросил я Филимонова.

— В каком смысле?

— Попадались тебе по жизни психи? Ты способен различить, где псих, а где нормальный гражданин?

— А что здесь сложного?.. Хотя иногда…

— Я, например, похож на психа?