Ричард Длинные Руки - курпринц - Гай Юлий Орловский

— Война, — ответил я с некоторой неловкостью, — кормит себя сама, это верно. И если бы я мог защитить свои земли без войны…

— А велики ваши земли?

Я ответил с запинкой:

— Мал клочок, но дорог… И он расширяется, ваше величество, уж поверьте, совсем без моего желания. Я даже не знаю, судьба это или что-то еще, однако…

— Однако, — сказал он в тон, — мы чаще всего делаем не то, что желаем, а что получается? Вы очень молоды, ваше высочество! Иначе бы поняли, что другие люди обычно всегда делают только то, что от них ждут. А те, кто хоть иногда делает то, что сам хочет… ну, редкая редкость.

— Спасибо за теплые слова, — сказал я и поднялся. — Ваше величество, сейчас ваш секретарь принесет новые бумаги на подпись, потому не буду мешать. Да и мне, хочу или нет, но надо делать то, чего от меня ждут, — быть в лагере.

В коридоре за дверью только двое слуг в пышных королевских одеждах, а стражи на противоположных концах коридора, но едва я вышел из кабинета, со стороны лестницы взбежал запыхавшихся Зигфрид, сразу заполнив половину коридора массивной и широкой фигурой, разведенными в сторону угрожающе толстыми, как бревна, руками, грохотом и лязгом, пугая встречных свирепой широкомордостью.

— Ваше высочество!

— Опоздал, — сказал я и добавил: — Зря спешил. Я всего на пару минут заскочил. Разговор ни о чем, нужно было создать у остальных видимость общения.

Это укрепит позиции короля, а мы сможем брать как бы по праву…

И хотя телохранителям не объясняют такие вещи, но Зигфрид мой друг еще со времен Амальфи, обязанности телохранителя на себя взял сам, как в свое время Макс и Стефэн из Тенеброка в групповом бою Каталаунского турнира сами взялись беречь мою спину.

В нижнем зале граф Альбрехт в окружении придворных красиво рассказывает нечто, делая плавные движения руками, словно описывает красоту принцессы Лиутгарды.

Голос его звучит артистически отточенно, а лицо дышит немыслимым вдохновением, даже не представляю, о чем можно так рассказывать, если не обо мне, конечно.

Завидев нас, он воскликнул:

— Ваше высочество?.. Если вы закончили…

— Я еще и не начинал, — ответил я сварливо, — но вообще-то да, можете присоединиться, если вам тоже почему-то в лагерь, где вас точно так слушать не будут.

На выходе нас перехватил управитель, глаза блестят блудливо, весь тоже блестящий, как тюлень, сказал торопливо скороговоркой:

— Ваше высочество… не сюда, извольте через этот выход!

Зигфрид прорычал:

— Минутку, первым пойду я…

Управитель вскрикнул:

— Вы не так поняли!.. Это выход в домашний садик…

— А зачем он мне? — спросил я раздраженно. — Ладно, заглянем, что-то у всех морды хитрые…

За распахнутой дверью неожиданно ярко раскрылся солнечный мир, весь в золотом блеске, падающем с неба. Деревья выстроились квадратом, а в центре на лужайке с короткой зеленой травкой молодая женщина готовится бросить мяч девочке-подростку шагах в десяти, почти у самых деревьев.

Та стоит, чуть пригнулась, изготовив руки для хватания мяча и широко расставив ноги на траве. В коротком платьице без всяких оборок, ноги оголены до колен и чуть выше, загорелые и блестящие, даже несмотря на то что испачканы травой и землей.

Сердце мое стукнуло в ответ на заползающую туда несвойственную мне и странную нежность. Она еще ребенок, который прыгает, падает, ушибается, руки и ноги в царапинах, что быстро затягиваются, иногда оставляя крохотные белые пятнышки, а чаще обходясь и вовсе без них.

Но уже видно, что вот-вот ее заберут из этих игрищ, оденут в длинное платье, начнут учить манерам, плотный здоровый загар сойдет, тело станет чистым и нежным, исполненным аристократической белизны, а старшие подруги научат ее носить серьги, броши, ожерелья…

Управитель сказал с поклоном, голос прозвучал виновато:

— Есть мнение… гм… что вам стоило взглянуть на принцессу Леонору, дочь его величества короля Иоанна-Георга.

Я пробормотал:

— Да, конечно.

— Ваше высочество?

— Это вот существо, — пояснил я, — вырастет настолько дивной красавицей, что у меня уже сейчас в зобу дыханье сперло… Мои поздравления его величеству и его супруге!

— Спасибо, ваше высочество! Обязательно передам.

Леонора поймала мяч, ликующе расхохоталась.

Солнечный свет, падая сверху и чуть наискось, предельно ярко высветил ее полудетское тело.

Я увидел, как ярко беспощадно сверкнули ее ключицы, похожие на обнаженные кинжалы.

Альбрехт услышал мой тяжелый вздох, сказал негромко:

— Возвращаемся в лагерь?

— Да…

Управитель проводил нас троих к выходу на главный двор, там нам привели коней, а когда мы поднялись в седла, Альбрехт поинтересовался:

— Все-таки не оставляют эту идею, верно?

— Но продвигают деликатно, — согласился я.

— А как сама идея? — спросил он.

Я покачал головой.

— Пока другие мельтешат в голове.

— А в сердце?

— Потому-то, сеньорита, оттого-то, — ответил я хмуро, — для любви закрыто сердце Дон Кихота…

Он хмыкнул.

— А кто говорит о любви?

В небе загремело, в солнечном свете посыпался крупный дождь, капли блестят, как жемчужины, а когда падают на землю, то разбиваются на множество мелких бусинок и подпрыгивают высоко.

Зеленая трава по обе стороны вытоптанной каменистой дороги радостно заблестела, воздух стал таким прозрачным, словно его и нет вовсе.

А далеко впереди у поворота нас ждет всадник в легких доспехах, кольчуга из мелких колец блестит, как новенькая, на голове седока конический шлем, слева у седла рыцарский щит, справа видна рукоять меча.

Альбрехт пробормотал:

— Кто-нибудь знает… кто это?

Зигфрид сказал сдавленным голосом:

— Я… знаю.

Я зыркнул на него, вздохнул и сказал Альбрехту:

— Граф, скачите в лагерь, нам нужно будет тут на пару минут задержаться.

Альбрехт кивнул, не стал уверять, что пару минут может и подождать, его жеребец сразу же перешел в стремительный галоп.

Зигфрид сказал торопливо:

— Это Скарлетт Николсон. Та самая, что сидела в той дурацкой пентаграмме.

— И что? — спросил я.

— Ваше высочество, — сказал он горячо, — пользуясь вашим милостивым позволением, она вот в таком виде шла с нами, стараясь не попадаться вам на глаза, и никто даже не заподозрил в ней женщину.