Фамильные ценности - Александр Александрович Васильев

Чтобы научиться лучше разбираться в старинных вещах, мне приходилось много времени проводить в букинистических магазинах, в которых, надо заметить, в пору моего детства не было такого разнообразия книг, как сегодня. Один из книжных магазинов, куда я регулярно заглядывал, назывался “Дружба” и находился по адресу улица Горького, 15. В нем продавались книги стран социалистического содружества, то есть литература на польском, чешском, немецком, болгарском, венгерском, румынском языках. Поскольку в советское время мало кто владел иностранными языками, магазин чаще всего пустовал. Я приходил и спрашивал, имеются ли в продаже альбомы по искусству. Обязательно находилось что-то вроде “Фарфор музеев Венгрии”, или “Румынская вышивка”, или “Польская резьба по дереву”… Я покупал эти альбомы и дома тщательно изучал. Это было для нас окно в искусство и культуру Европы. Тогда же, помнится, приобрел уникальный американский альбом “Костюм в Голливуде”. До сих пор не понимаю, как он попал к нам на книжный рынок. Этот роскошный фолиант в парчовом переплете издан был в Японии и стоил 110 рублей – мамина месячная зарплата. На его страницах я в детстве впервые встретил имена Глории Свенсон, Мэй Уэст, Луизы Брукс, Марлен Дитрих и Греты Гарбо… Полюбил их всей душой, остался им верен. Теперь в коллекции моего Фонда есть платья и Глории Свенсон, и Марлен Дитрих. Железный занавес трещал о швам!

В каждом букинистическом магазине обязательно находился отдел, посвященный декоративно-прикладному искусству. Именно там можно было найти изданную в 1920-х годах маленьким тиражом знаменитую книгу “Бисер в старинном рукоделии” Валентины Дудоревой, много лет проработавшей научным сотрудником отдела тканей Государственного исторического музея. Или “Старинные подмосковные усадьбы”. Или “Музей 1840-х годов”. С жадностью я изучал каждое из этих изданий: рассматривал черно-белые картинки, вчитывался в текст. А более всего я любил старые книги Георгия Крескентьевича Лукомского, выдающегося русского искусствоведа Серебряного века, впоследствии эмигранта первой волны. Я считаю себя его учеником.

Еще одним важным источником знаний для меня стали музеи – в частности, Государственный музей А.С. Пушкина на Пречистенке, расположенный в бывшей городской усадьбе Хрущевых-Селезневых. Серое и лично для меня неприглядное здание 29-й английской школы находилось аккурат во дворе музея, на месте разрушенной домовой церкви. Рядом остались палаты XVII века. Во дворе пушкинского дома работала замечательная садовница. Она превратила музейный садик в настоящее царство роскошных цветов и кустарников. Гулять там, конечно, было запрещено. Но я был настолько худым, что легко пролезал между жердями ограды и оказывался в этом райском местечке. Глядя сейчас на этот забор, даже представить не могу, как мне это удавалось. Но пролезал ведь!

Часто бывал в Третьяковской галерее, где слушал увлекательные лекции-экскурсии Усольцевой, и в Музее изобразительных искусств им. Пушкина на Волхонке, где однажды мне довелось встретить Лилю Брик. Это была невысокая сутулая женщина с лицом старой куклы, с огромными ресницами и выкрашенными в рыжий цвет волосами, которые она заплетала в хилую косу. На ее скрюченных артритных пальцах сверкали многочисленные перстни, на плечах лежала шаль от Ива Сен-Лорана с длинной бахромой. Как только она появилась в музее, по залу пронесся шелест: “Это же Лиля Брик, сама Лиля Брик…” Позже я подружился с ее пасынком, режиссером-документалистом Василием Катаняном и его женой, переводчиком Инной Генс. Дважды бывал в знаменитой квартире Лили Юрьевны на Кутузовском проспекте, видел потрясающие работы Модильяни, Параджанова, множество икатов[13] и узбекской посуды, украшавших этот дом. Инна Генс даже передала в мою коллекцию два наряда работы Дома моды мадам Gres из гардероба Лили Брик, ранее принадлежавших ее сестре Эльзе Триоле. Самой хозяйки дома в ту пору уже не было на этом свете.

Однажды в ГМИИ им. Пушкина открылась выставка старинного итальянского кружева. В первый же день работы экспозиции, прихватив образцы кружева из своей коллекции, я отправился в музей с подругой – Машей Лавровой. Мы ходили по выставочному залу и сличали мое кружево с тем, что выставлено в витринах, затем делали соответствующие подписи. Так я научился отличать типы кружева и смог реальнее оценить свою коллекцию.

Очередную находку я любыми способами пытался идентифицировать. Даже записался в Государственную театральную библиотеку, где пропадал в свободное время и где однажды познакомился с уникальной русской женщиной, ставшей впоследствии моей наставницей, Марией Николаевной Мерцаловой. Мария Николаевна была знаменитым историком и теоретиком моды, автором многочисленных книг по истории костюма разных времен и народов.

Я впервые встретил ее в библиотечном темном и тусклом кабинете изобразительного искусства. Под мягкой зеленой лампой, в тишине и полумраке, она сидела за столом среди книг и альбомов со старинными модными гравюрами. Конечно, я прекрасно знал, кто такая Мерцалова! Она давно стала легендой. Моя замечательная тетка, Ирина Павловна Васильева, как я уже писал, на один из детских дней рождения подарила мне книгу “История костюма”, написанную Марией Николаевной. Именно с этого издания началась моя любовь к истории моды.

Мерцалова стала первым автором, написавшим в советское время книгу на эту тему. У нее, разумеется, были предшественники, но в дореволюционное время – скажем, родной брат актрисы Веры Комиссаржевской Федор Федорович Комиссаржевский, написавший уникальную книгу “История костюма”; выдающийся русский археолог и историк Иван Егорович Забелин, в двух книгах – “Домашний быт русских царей в XVI–XVII веках” и “Домашний быт русских цариц в XVI–XVII веках” – подробно рассказавший о том, как одевались в допетровское время. В моих любимых журналах “Старые годы” и “Столица и усадьба” регулярно печатались исследовательские статьи об истории моды, например статья “Веер и грация” известного искусствоведа барона Н.Н. Врангеля об истории вееров.

В советское время эту брешь заполнила усидчивая и дотошная исследовательница Мария Николаевна. Тогда, в кабинете изобразительного искусства Театральной библиотеки, Мерцалова обратила на меня внимание, сказав что-то вроде: “Какой милый мальчик”. А я не знал, чем ее заинтересовать! Мне было всего семнадцать лет, я учился на втором курсе Школы-студии МХАТ. Не придумав ничего лучше, я произнес фразу, которую запомнил на всю жизнь:

– Мария Николаевна, а в Литве, когда поднялось польское восстание против России, в моду вошли траурные украшения.

Мерцалова внимательно посмотрела на меня своими пронзительно-голубыми глазами и сказала:

– Молодой человек, если вас интересует история, начните с Библии. Это будет самое полезное чтение. А потом уже переходите ко всему остальному.

Так мы познакомились. Затем Мария Николаевна стала приглашать меня к себе домой. Жила она неподалеку от Тимирязевского парка, в Красностуденческом проезде, в трехкомнатной квартире в стиле “обшарпе”, обставленной старинной усадебной мебелью в стиле ампир. Чего стоил один диван красного дерева с большими лебедями на подлокотниках! Старинное рекамье “дней Александровых прекрасного начала”. Подсвечники с гранеными хрустальными втулками в стиле ампир. Все свободное пространство этой квартиры занимали бесконечные рукописи уже изданных и только готовящихся к изданию книг, напечатанные на машинке и написанные от руки под копирку. На стене висел огромный парный детский портрет 1840-х годов. Готовясь к моему очередному визиту, Мария Николаевна пекла пирог, который называла шанежка, – пышный и сдобный фирменный бисквит. Заваривала чай.