Немецкий детектив - Вернер Тельке

Грабовский на миг задумался и опять вытер пот со лба. Похоже, он постепенно терял последние силы.

— Нет…

— Как следует подумайте! — настаивал Манхардт.

— Он замер как вкопанный — явно узнал бандита даже маске. И тот его сразу же узнал, это точно! — Грабовский боролся с нараставшей дурнотой, но пытался держаться. Увядшее лицо его сразу прояснилось.— Да, клиент что-то воскликнул… Минутку…

— Что именно? — Коха охватило возбуждение.

— «Томи, ты?» — вот что он воскликнул. Да, именно так. Видно, он был сильно удивлен. Просто ошеломлен.

— Томи,— машинально повторил Кох.— Томи… Это, видимо, Томас. Ну конечно, грабителя звали Томас. Или это прозвище… Хоть какой-то след!

— Пока мы не опознаем человека в рыжем костюме, все будет без толку,— охладил его Манхардт.— Правда, потом это может стать очень важным. Еще вы что-нибудь заметили, герр Грабовский?

— Ну…— Старик долго размышлял, борясь с одолевавшей слабостью.— Потом оба исчезли за дверью. Я побежал к телефону и… Был настолько взволнован, что дважды перепутал номер. Я… Я… Да, это лишило меня последних сил.

Манхардт и Кох встали, и в тот же миг вошла сестра, чтобы позаботиться о Грабовском.

— До скорой встречи, герр Грабовский,— сказал Манхардт.— И большое спасибо: вы нам очень помогли.

Распрощавшись, они вышли на улицу. Манхардт еще не успел привыкнуть к мысли, что все это действительно произошло. Не раз он чувствовал себя как актер, который элегантно и небрежно сыграет, что требуется, но потом снова будет ждать момента, чтобы блеснуть в своей главной роли.

— Что делать, все под Богом ходим,— вздохнул Кох.

— Когда Грабовский немного отойдет, пошли к нему наших художников; может быть, удастся хоть составить портрет таинственного посетителя. Теперь уже не осталось сомнений, что эти двое были хорошо знакомы. И если выясним, кто он такой, узнаем, кто забрал деньги!

Манхардт был удивлен своей торжественной речью. Его всегда расстраивало, когда он отклонялся от сути.

— Что он может сделать с жертвой? — задумался Кох.

— Возможно, ему нужен был человек накопать картошки,— съязвил Манхардт.

— Тогда не остается ничего, кроме убийства.

— Вообще-то да. Если раненый кассир умрет, тогда точно.

— Не хотел бы я оказаться в его шкуре.

— Кто знает, как кончим мы с тобой,— буркнул Манхардт.— Если жалеть каждого, кто в это время умирает насильственной смертью или мечется в смертельном страхе, придется рыдать без перерыва. Мы сделаем все, чтобы спасти того типа в рыжем костюме, но он сам виноват.

Кох покачал головой, но отказался от дальнейшей дискуссии.

— Пойдем перекусим? — спросил он Манхардта.

— Почему бы и нет? Что нам, поститься, чтобы умилостивить высшие силы?

Стоял летний день из тех, о которых мечтать, когда осенью дожди полощут улицы. Жарко, но не душно, и воздух едва колышется. Мелкие белые облачка висели в вышине; белый след от реактивного самолета медленно расплывался между ними. От высокой травы за скамейкой тянуло сладковатым запахом, которого она не любила. Почему-то ей всегда приходили на ум пышные, кипящие жизнью девчата, которые отдаются на сене загорелым парням, и одновременно просыпалась жалость за свою напрасно растраченную молодость. Годы уроков фортепиано, пения, школьных пятерок и отпусков с родителями.

Полчаса она сидела в Народном парке Вимерсдорфа и ужасно скучала. С тех пор как Сузанна осталась одна, время потеряло смысл. Ей не оставалось ничего, только ждать, ждать счастливого поворота судьбы, ждать случая, который вернул бы ей смысл жизни. Она старела, жизнь ускользала, не оставляя после себя никаких следов. Хорошо еще она ни в чем себе не отказывала, поддерживая тем самым торговлю и промышленность, но и только. Умри она, никого бы это особо не тронуло. Целые дни она пребывала в какой-то дреме. Деньги на жизнь в конце каждого месяца поступали на счет — унаследовала она более чем достаточно. Кроме того, у нее был приличный пай в фирме Ханса Иоахима Томашевского, но он теперь почти не приносил дохода. Хозяйством ее занималась заботливая вдова, которая готовила и освобождала ее от походов по магазинам. Да, она могла вести сладкую жизнь — ведь она была еще вполне молода, эффектнее многих, легко могла бы попасть в избранное общество и менять мужчин по своему выбору. Но она слишком ненавидела людей вообще и мужчин в особенности. Будь ее воля, тут же взорвала бы все атомные бомбы во всех арсеналах.

— Добрый день, фрау Томашевская,— поздоровалась с ней сгорбленная соседка.

Мерзкая старая коза! Из ее уст фамилия Томашевского звучала еще отвратительнее, чем в действительности. Соседка шепелявила. Сузанна готова была ее придушить.

Слава Богу, после развода она сможет вернуть себе девичью фамилию — Зоненберг. Она звучит куда лучше. Но Томашевский никак не хотел разводиться. Вероятно, боялся, что она заберет из фирмы свой пай. «Надеюсь, он не думает, что я с ним еще когда-нибудь буду жить?» — подумала она.

Странно, она о нем думала именно как о Томашевском, а не Хансе Иоахиме или Хайо. Нет, она прекрасно понимала, что жизнь ее по-прежнему крутится только вокруг Томашевского. Но если считать по большому счету, она уже не переживала, когда у него воспалился желчный пузырь, не сочувствовала, не писала ему розовых записок, чтобы он бросал свои совещания и срочно шел домой — нет, теперь она его только ненавидела и придумывала, как его уничтожить. Только эти мысли придавали ее жизни хоть какой-то смысл. Время от времени она еще переводила короткие рассказики для совершенно неизвестных журналов — когда-то она несколько семестров изучала английский,— но это все.

А ее так называемые приятельницы? Ограниченные лесбиянки, экзальтированные и декадентствующие…

Господи, сколько времени прошло, как они с Томашевским расстались! Она сразу почувствовала себя старой, потрепанной да просто увядшей.

По дорожке проскакал черный дрозд и остановился всего в метре от нее. Перья его сверкали на солнце, он вопросительно уставился на нее темными круглыми глазками.

Но она топнула ногой, и перепуганная птица упорхнула в кусты. Подобные идиллические сцены ее расстраивали и раздражали. Слишком хорошо она помнила, как любил дроздов Йенс. Когда-то даже вылечил одного со сломанной ногой.

Она хорошо представляла, как бы он сейчас выглядел. Рослый, крепкий, но с мягким, немного рассеянным лицом. Одиннадцатилетний. Да, они с ним плавали бы сейчас в Ванзее. И все завидовали бы такой молодой матери.

Надо же было Томашевскому все испортить!

Сузанна взглянула на ручные часы. Без десяти двенадцать. Пожалуй, пора перекусить. Старушки, сплетничавшие на соседних скамейках, дружно оглянулись на нее, когда она встала, пригладила короткую юбку и ушла. Их шепоток явно относился к ней.