Под опасным солнцем - Мишель Бюсси

ЧАСТЬ I

Рассказ Клеманс Новель

До того, как умру, мне хотелось бы…

Написать роман, который будет продаваться на пяти континентах в переводе на 43 языка.

Прочитала по диагонали продолжение рассказа, начиная с сомнений Клем в тот момент, когда ей надо было составить свое завещание.

Я боюсь перечитывать начало… (…) До того, как умру, мне хотелось бы… Остаться здесь навсегда, вот что! На всю жизнь! Не улетать, не возвращаться в Париж.

Дальше шли пейзажные метафоры как свидетельства ее единственного желания, ее единственного смысла жизни.

Не могут быть иллюзорными эта сила, которая заставляет меня складывать вместе слова, эта одержимость фразами, этот свет, притягивающий меня с тех пор, как я научилась читать.

Главное в жизни для меня — это писать.

Писать роман. МОЙ роман. (…)

Перевернув еще одну страницу, я увидела странное предисловие Клем, ее обещание.

Я торжественно обещаю не жульничать. Говорить вам всю правду. Быть откровенной. Не обманывать вас.

Клем сказала правду, она ни разу не соврала, да она потом почти ничего и не написала, что бы там все ни думали. Мой взгляд дошел до последних слов.

Я выпендриваюсь со своим закрученным предисловием, но в горле у меня застрял едкий комок. Игра, которую придумал для нас Пьер-Ив? Ни малейшего представления не имею о том, чего он от нас ждет. Что он о нас думает. Что он с нами сделает.

МОЯ БУТЫЛКА В ОКЕАНЕ

ЧАСТЬ II

Рассказ Мартины Ван Галь

Дневник Титины, как и другие, начинался с ее завещания.

До того, как умру, мне хотелось бы…

Проститься с каждой из моих десяти кошек…

Я перечитала все желания Титины, чемпионат мира по футболу, Нобелевская премия за комикс, увидеть Венецию, настоящую; потом, до слез растроганная, перевернула страницу и стала читать продолжение дневника семидесятилетней бельгийки.

Разумеется, я пришла последней! (…)

Ну ладно, подружки, мы вышли из возраста, когда играют в такие игры! Посмотрите, как я запыхалась! (…) Голос Жака пробирает меня как никогда раньше.

Со слезами и с улыбкой я, слово за словом, упивалась юмором Титины. Ее усталость, когда она последней добралась до атуонского пляжа, ее любовь к бельгийскому певцу, ее одиночество, когда она увидела себя в зеркале старухой…

Когда я прохожу перед зеркалом, теплый свет обливает медом мое тело.

Но этого недостаточно, чтобы сделать его красивым.

Я его не люблю, я его разлюбила.

Я переворачивала страницы, читала дальше, вздрагивая вместе с Титиной, когда она ночью услышала шум, когда следовала на расстоянии за тенью на террасе, наткнулась на цветочного тики, того, которого ее возлюбленный сделал по ее фотографии сорокалетней давности.

Я знаю, что это невозможно, написала она, как такое лицо может вынырнуть из прошлого?

Другая страница. Титина услышала, как Пьер-Ив в хижине мэра подрался с неизвестной женщиной.

Я вижу, как две руки поднимаются, сжимая что-то узкое и длинное…

Я не успеваю разглядеть, что именно, а оно, просвистев в воздухе, уже бьет по лицу Пьер-Ива.

Тишину ночи разрывает его крик. А следом — мой. (…)

Меня узнали? Я — свидетель, которого надо убрать?

Да, Титина, к сожалению, да…

Еще несколько строчек — и ее рассказ закончился. Она вернулась к себе, чтобы записать ночные приключения. А потом убрала рукопись и открыла дверь той, что пришла, чтобы заставить ее замолчать навеки.

Я аккуратно подсунула рассказ Титины под рассказ Клем и пристроила на коленях следующую стопку листков.

МОЯ БУТЫЛКА В ОКЕАНЕ

ЧАСТЬ III

Рассказ Фарейн Мёрсен

Она оказалась толще первых двух.

До того, как умру, мне хотелось бы…

Снова увидеть северное сияние (…) родить ребенка (…) прожить еще одну жизнь.

Я прочитала короткое завещание от начала до конца, потом перешла к рассказу майорши. Стиль более сухой, это стиль полицейской, поглощенной своим расследованием.

Я слышу крик, стоя под душем. Я не выспалась. Совсем не спала.

Только что нашли труп Мартины. Я задержалась на точке зрения майорши. Она провела ночь за чтением рукописи, взятой у Пьер-Ива Франсуа, «Земля мужчин, убийца женщин», и убедилась в том, что это плагиат.

После убийства Мартины Фарейн подробно перечислила возможные версии: татуировщик, ваятель тики, владелец фермы черного жемчуга… По-моему, майорша оказалась довольно способной, если узнала запах маминых духов в хижине мэра, и вызывающе смелой, раз отправилась в одиночку искать Метани Куаки и допрашивать Мануари, местного татуировщика.

Я вполне могу вам в этом признаться — я всегда мечтала вот так вести расследование, в одиночку. (…) Моя детская мечта: стать детективом. (…) Я должна действовать с профессиональной уверенностью.

Я боялась за нее, когда она наконец поняла значение перевернутого Энаты и поскакала под дождем к старому кладбищу, откуда уже не вернулась.

Я чувствую, как вода с мокрых волос стекает по спине, скользит до поясницы. (…) Я понимаю Бреля и Гогена, это хорошее место для того, чтобы умереть.

Но больше всего меня в ее океанской бутылке волновали не строки ее отчета о расследовании. Самые трогательные слова — те, которыми майорша своим мелким убористым почерком решилась рассказать о мучительных отношениях с мужем, когда каждым взглядом Янн давал ей понять: он заподозрил, что она за себя отомстила, когда он спрятал в карман письмо с угрозами, которое она послала Пьер-Иву Франсуа, когда на пляже Пуамау он разделся и пошел к ней в воду, когда поцеловал ее, когда она дала ему пощечину. Любили ли они еще друг друга? Могли бы еще любить?

Все считают Янна безупречным мужем. (…) Я вспоминаю, каким нечистым взглядом он смотрит на меня со вчерашнего дня, с подозрением и вожделением одновременно. (…) Против меня Элоизе с ее платьями в цветочек и ее манерами дивы не выстоять!

Потрясенная, я остановилась на последних словах рассказа Фарейн.

Я вспоминаю поцелуй Янна, его мокрые плавки, прижавшиеся к моему животу. Как он меня хотел.

Прямо перед тем как майорша слишком близко подобралась к истине.

Но я знала, что худшее еще впереди.