Медведь и Дракон - Том Клэнси

– Что это значит, Бен? – спросил Райан, увидев изменение в своём утреннем графике.

– Эд и Мэри-Пэт хотят обсудить что-то с вами. Они не сказали, что именно, – ответил Гудли. – Они попросили, чтобы при этой встрече присутствовали ещё только двое – вице-президент и я. Никого больше.

– По-видимому, в Кремле заменили старую туалетную бумагу на новую, – сказал президент Соединённых Штатов. Это была давнишняя шутка в ЦРУ, когда там ещё служил Райан, в Плохие Старые Дни Холодной войны. Он размешал кофе и отклонился на спинку своего комфортабельного кресла. – Что ещё происходит в мире?

* * *

– Значит, это и есть мао-тай? – спросил кардинал ДиМило. Он не добавил, что ему дали понять, что баптисты не употребляют алкогольные напитки. Это странно, если принять во внимание, что первым публичным чудом, совершенным Иисусом, было превращение воды в вино на свадебном празднике в Кане. Но у христианства много лиц. Как бы то ни было, на вкус мао-тай казался отвратительным, хуже самой дешёвой граппы. С приходом старости кардинал предпочитал более мягкие напитки. Они гораздо меньше влияли на желудок.

– Мне не следовало пить его, – согласился Ю, – но это часть наших традиций.

– Я не знаком ни с одним отрывком в Священном Писании, который запрещал бы эту человеческую слабость, – сказал кардинал. К тому же вино является частью католической литургии. Он заметил, что его китайский хозяин едва отпил из своей крошечной чашки.

Наверно, так лучше и для его желудка, размышлял итальянец.

Ему придётся привыкать к местной пище. Гурман, как и многие итальянцы, кардинал Ренато ДиМило обнаружил, что пища в Пекине является не такой вкусной, как ему подавали в многочисленных китайских ресторанах Рима. Проблема, подумал он, заключается не в методе приготовления, а скорее в качестве ингредиентов. В данном случае жена преподобного Ю уехала в Тайвань навестить больную мать, извинился хозяин, встречая гостей. Монсеньор Шепке взял на себя обслуживание, вроде молодого адъютанта, заботящегося о своём генерале, подумал Ю, с интересом наблюдая за процедурой. Действительно, у католиков превосходно отработана система подчинения младшего старшему. Впрочем, этот Ренато кажется хорошим человеком, образованным священником и отличным дипломатом, у которого можно многому научиться.

– Значит, вы готовите сами. Как вы научились?

– Большинство китайцев умеют готовить. Мы учимся этому в детстве у своих родителей.

ДиМило улыбнулся.

– Меня тоже научили родители, но я не готовил для себя уже много лет. Чем старше становлюсь, тем меньше мне позволяют заниматься этим, правда, Франц?

– У меня тоже есть обязанности, ваше преосвященство, – ответил немец. Он пил мао-тай с несколько большим удовольствием. Должно быть, хорошо, когда у тебя молодой желудок, подумали оба пожилых священника.

– Как вам понравился Пекин? – спросил Ю.

– Действительно, прекрасный город. Мы, римляне, считаем, что наш город очень древний и в нём все дышит историей, однако китайская культура была старой уже в то время, когда римляне ещё только положили один камень на другой. А искусство, которое мы видели вчера…

– Гора из нефрита, – объяснил Шепке. – Я спросил гида, но она ничего не знала о том, кто сотворил это чудо, или о времени, которое потребовалось, чтобы вырезать эту гору.

– Имена ремесленников или время, которое им потребовалось, все это не имело значения для императоров древности. В то время было немало красоты, но и жестокости тоже.

– А сейчас? – спросил Ренато.

– И сейчас, как вам это хорошо известно, ваше преосвященство, – подтвердил Ю с глубоким вздохом. Разговор вёлся на английском языке, и акцент Оклахомы в устах Ю очаровывал его гостей. – Правительство не уделяет должного внимания ценности человеческой жизни, как предпочитаем мы с вами.

– Будет совсем не просто изменить это, – добавил монсеньор Шепке. Действительно, проблема не ограничивалась коммунистическим правительством КНР. Жестокость всегда была частью китайской культуры. Доходило до того, что кто-то однажды заметил, будто Китай слишком огромен, чтобы им можно было править с добротой. С неприличной быстротой подхватили этот афоризм левые во всем мире, не обращая внимания на недвусмысленный расизм, скрывающийся в таком заявлении. Возможно, проблема заключалась в том, что Китай всегда страдал от перенаселения, а толпы представляют собой горючий материал для ярости, и вместе с яростью возникало бездушное отношение к другим. К тому же религия не оказывала смягчающего воздействия на эту нацию.

Конфуций, который был в Китае наиболее близок к понятию великого религиозного деятеля, проповедовал почитание старших, как по возрасту, так и по общественному положению, считая это правилом для всех. В то время как иудаистско-христианская традиция говорила о величайших ценностях добра и зла, а также о человеческих правах, вытекающих из этого, Китай считал, что власть заключается в обществе, а не в боге. «Именно по этой причине, – размышлял кардинал ДиМило, – коммунизм и пустил здесь такие глубокие корни». Обе общественные модели были схожи в своём отрицании абсолютного господства добра и зла. В этом заключалась опасность. Гибель человека таилась в релятивизме, потому что, в конечном итоге, если не существует абсолютных ценностей, разве есть разница между человеком и собакой? А если никакой разницы нет, где тогда основное достоинство человека? Даже мыслящий атеист признавал величайший дар религии человеческому обществу: человеческое достоинство, ценность даже одной человеческой жизни, элементарная идея, заключающаяся в том, что человек выше животного. В этом состояла основа всего человеческого прогресса, потому что без неё человеческая жизнь обречена на созданную Томасом Гоббсом[33]модель – она «отвратительна, звероподобна и коротка».

Христианство – а также иудаизм и ислам – требует всего лишь, чтобы человек верил в очевидную истину: во Вселенной существует порядок, этот порядок появился из источника, и этот источник зовётся богом.

Христианство даже не требует, чтобы человек верил в эту идею, пусть он всего лишь воспринимает её смысл, сутью которого является человеческое достоинство и прогресс. Неужели это так трудно?

Для некоторых это непостижимо. Марксизм, который отвергал религию как «опиум для народа», всего лишь прописал другое, менее эффективное лекарство – «светлое будущее», так называли его русские, но это являлось будущим, которого они так и не сумели достигнуть. Китайские марксисты проявили здравый смысл и приняли некоторые формы капитализма для того, чтобы спасти экономику. Однако они отказались принять принцип человеческой свободы, который обычно сопровождает этот строй. "Это оказалось до некоторой степени успешным, – подумал ДиМило, – только благодаря тому, что в китайской культуре давно существовал принцип подчинения старшим и признания высшей власти. Но как долго может это продолжаться? И до какой поры будет длиться процветание Китая без признания идеи, что существует разница между добром и злом? Без этого Китай и китайцы обречены на погибель. Кто-то должен принести китайцам Добрые Новости[34]об Иисусе, потому что с этим придёт не только вечное спасение, но и временное счастье. Такая выгодная сделка, и всё-таки эти люди слишком глупы и слепы, чтобы принять её. Одним из них был Мао. Он отвергал все формы религии, даже учение Конфуция и Будды. Но когда он умирал, лёжа в постели, о чём думал председатель Мао? О чем думает коммунист, лёжа на своём смертном одре? Какое «светлое будущее» наступит для него? Ни один из трех духовных лиц не хотел ни знать, ни посмотреть в лицо ответу на этот вопрос.