Мадам «Нет» - Екатерина Максимова

– Я так надеялась попасть на спектакль, так хотела увидеть вас!

– Да ведь я уже не танцую…

– Но я же знала, что вы где-то там все-таки будете!

И вдруг протягивает мне какой-то пакетик: «У меня нет цветов, но, разрешите, я подарю вам это…» А в пакете оказался ананас! Она прождала весь вечер у театра, чтобы только преподнести мне ананас, потому что когда-то видела меня на сцене! Трогательный, незабываемый момент…

…Как часто в своей жизни я чувствовала эту искреннюю, настоящую любовь своего зрителя, его готовность поддержать меня или радоваться вместе со мной! Помню, как безумно волновалась перед своей первой «Жизелью». Вот я уже совсем собралась, стою в дверях, чемоданчик в руках… Вдруг – звонок и голос Галины Сергеевны: «Спектакля не будет, Юрий Файер заболел». Настроение у меня было жуткое… Но зрители, узнав в театре об отмене моего дебюта, сдавали билеты и… шли к нашему дому, несли цветы. Вся комната оказалась буквально заваленной букетами… А сколько цветов передавали мне в больницу, когда я лежала с травмой позвоночника! Совершенно незнакомые люди передавали! А елочки – новогодние елочки, украшенные игрушками и фонариками, которые присылали на сцену каждый раз, когда мы с Володей 31 декабря танцевали «Щелкунчика»! И конечно, то настоящее море цветов, которое окружило меня на юбилее в Большом театре в 1999 году: тогда, чтобы отвезти домой все эти букеты, корзины, гирлянды, понадобился целый автобус!

В 1990 году танцовщик и балетмейстер Андрей Петров организовал Театр балета Кремлевского Дворца съездов, в котором я работаю со дня его основания. Здесь я станцевала свои последние спектакли – «Золушку» и «Ностальгию». «Кремлевский балет» стал моим новым домом, с ним я много ездила и по стране, и за рубежом. А в 1994 году коллектив театра подарил мне чудесный праздник – «Бенефис Екатерины Максимовой».

Но пришла я в «Кремлевский балет» не как балерина, а как репетитор и «Золушку» станцевала, можно сказать, совершенно случайно. Я вообще не собиралась больше выступать, только в Большом театре еще дотанцовывала отдельные спектакли – «Анюту» и «Жизель». В 1991 году Андрей Петров пригласил Васильева поставить «Золушку» С. Прокофьева для своих молодых артистов. В то время мы не могли достать никаких материалов для новых костюмов (тогда у нас в стране абсолютно все превращалось в неразрешимую проблему!) – и у Володи появилась идея, как выйти из положения. Наши друзья во Франции познакомили его с художником Дома Нины Риччи Жераром Пипаром, который буквально загорелся идеей сделать костюмы, но так повел разговор, что он станет работать только при условии участия в спектакле Максимовой и Васильева. Причем если сначала предполагалось, что Пипар лишь подготовит эскизы, то в случае нашего согласия танцевать Дом Нины Риччи обязался также взять на себя изготовление костюмов из своих материалов (и полностью за свой счет). А тут еще появился импресарио из Франции, наш старый знакомый, пообещавший: «Я повезу «Золушку» в Париж, если вы с Володей будете танцевать!» «Кремлевский балет» только организовывался, только вставал на ноги – для них представлялось необыкновенно важным показать свой спектакль в Париже. И тогда Володя пошел на то, чтобы станцевать Мачеху, а меня в последний момент все-таки уговорили танцевать Золушку – ради костюмов, ради спектакля, ради театра…

С «Ностальгией» тоже достаточно случайно все получилось. Мы раньше много гастролировали с этим спектаклем, приглашая разных известных солистов, звезд – сначала из Большого театра, потом (когда артистов Большого перестали с нами отпускать) из Кировского, из Вильнюсского, из Таллинского, из Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. И вот однажды нас опять пригласили на гастроли, а все артисты, с которыми мы обычно ездили, в тот момент оказались заняты. Подготовить спектакль с балеринами «Кремлевского балета»? Но Володя сомневался, что они смогут его станцевать, все-таки не тот уровень. Но договорились, что я попробую, порепетирую с девочками, а он посмотрит. Помню, как потом на прогон вместе с ним пришла Раиса Степановна Стручкова и как они поразились: «Не ожидали, что они смогут это сделать!» Решили – пусть танцуют! Ну и мы танцевали с ними вместе…

Но основной моей работой в «Кремлевском балете» стала все-таки работа балетмейстера-репетитора с молодыми танцовщицами, которых в буквальном смысле слова приходилось «ставить на ноги» – от пальчиков до пяток; воспитывать в них и технику, и чувства.

Ведь я не веду класс, я готовлю роли, а роль не рождается вдруг, просто в один прекрасный момент. Каждый день надо что-то открывать, что-то скрупулезно оттачивать, добавлять и снова и снова повторять – работа кропотливая и даже в чем-то рутинная. Мне приходилось особенно трудно еще и потому, что заниматься этим я начала, когда сама танцевала. Я выходила на сцену в партии Золушки, пыталась сосредоточиться на своем исполнении, но мне еще нужно было следить, как рядом в том же спектакле танцуют мои ученицы: Таня Гордеева, Света Романова, Таня Предеина, Лена Жаворонкова, Юля Сурменева и другие. (В художественном телефильме «Классная дама» по рассказу А. Куприна «Наталья Давыдовна» при перекличке перед началом занятий в гимназии моя героиня зачитывает список гимназисток – и звучат фамилии моих девочек, балерин «Кремлевского балета»: так пошутил постановщик фильма Александр Аркадьевич Белинский.) Мне обязательно следовало смотреть их выступления и в других спектаклях. Совмещать и то и другое оказалось безумно сложно: иногда я просто разрывалась, чтобы все успеть. И постепенно осознала, что мои собственные спектакли стали отходить для меня как бы на второй план – волновалась, что они отрывают время от моих учеников. Я стала понимать, что преподавать мне теперь интереснее. Расставание с танцем, этот непростой переход из одного мира в другой, произошло для меня безболезненно и абсолютно естественно.

Вспоминаю, как в молодые годы я была уверена – оттанцую двадцать положенных лет и тут же уйду со сцены, начну жить как хочу. Но стоило только решить: все, до свидания, пора на пенсию, – как сразу кто-то звонил и предлагал что-нибудь интересное. «Хорошо, – думала я, – вот это станцую – и ухожу!» И так прошло еще почти двадцать лет. Но только до тех пор, пока я не начала преподавать! Теперь же, когда меня спрашивают (часто спрашивают и так, с опаской): «А ты не переживаешь, что сама не танцуешь?» – то я даже не понимаю, о каких переживаниях идет речь? У меня нет абсолютно никаких порывов танцевать. И во сне не снится, что танцую, разве что в кошмарах – будто бегу по длинному-длинному коридору, опаздываю на сцену, или будто костюм не готов, а пора выходить, или что порядок движений забыла, не знаю, что делать… Сейчас, наоборот, девочек своих жалею, когда они со стертыми пальцами должны влезать в балетные туфли, и я еще им говорю: «Ничего, ничего, терпите!» – а про себя думаю: «Как хорошо, что я уже не должна этого делать!» Действительно, я уже в другой жизни и не очень-то оглядываюсь назад. И не могу сказать, что нынешняя жизнь менее интересна, чем прежняя, – нет, вовсе нет! Да, прежняя проходила гораздо больше на виду, в свете юпитеров и шуме аплодисментов, но и сейчас я не чувствую пустоты, и благодарность моих учениц значит для меня не меньше, чем былые восторги публики… Васильев подозрительно спрашивает: «Ты ведь сейчас не танцуешь, почему же все время приходишь с цветами?»…