Все мои ничтожные печали - Мириам Тэйвз

мы ответили, что все хорошо. Как он сам? До сих пор не оправился от потрясения. Он был уверен, что музыка спасает ей жизнь. Может быть, и спасала, сказала мама. Пока она была жива.

Клаудио сказал, что гастроли все-таки состоялись. Эльфи заменил некий Яп Зельдентуас.

Он, конечно, не Эльфрида фон Ризен, но справился очень даже неплохо. Особенно если учесть, что его пригласили в самый последний момент, сказал Клаудио. Критики отметили несколько ритмических сбоев в его игре, некоторую нервозность. Но это не страшно. Яп выступал чуть ли не прямиком с самолета. Даже не успел отдохнуть, чтобы свыкнуться со сменой часовых поясов. Мне понравился некролог Эльфриды в «Гардиан». Понравилось, что они написали, чем особенно отличалась ее игра: объемом, яркостью и теплотой. Это были не просто дежурные слова о беззаветном служении музыке, внутренней дисциплине и требовательности к себе. В «Билде» тоже хорошо написали, душевно. И в «Ле Монде». Но меня беспокоит, что другие газеты уделили слишком много внимания проблемам с ее здоровьем. Некролог не должен читаться как очередная сенсация. Вы сами читали?

Мама пренебрежительно фыркнула. Пфф. Я не читала. И не буду читать.

Я читала, сказала я. Ты полностью прав.

Потом мы замолчали. Тишина была долгой, тяжелой. Мы смотрели на елку, и каждый думал о чем-то своем, а потом Клаудио сказал, что должен нас предупредить: там в подарках есть видеозапись последней репетиции Эльфриды. В тот день Эльфрида превзошла саму себя. Это было ее лучшее выступление. Она играла как бы за пределами собственного естества, словно между ней и фортепиано не было физического барьера и она слилась с музыкой целиком. Когда она закончила, весь оркестр аплодировал ей стоя. Аплодировал пять минут. Эльфрида расплакалась, закрывая лицо руками, и половина музыкантов тоже расплакалась, и сам Клаудио плакал, когда рассказывал нам об этом. Мы поблагодарили его за рассказ и за видео и пообещали, что обязательно его посмотрим. Мы все обнялись с ним на прощание. Он застыл на крыльце, вцепившись в перила. Он не хотел уходить.

Мне так жаль, сказал он. Столько лет…

Мы принесли ему упаковку бумажных платков. Он вроде бы успокоился, а потом снова расплакался. Наконец он отпустил перила, и мы попрощались еще раз. У меня было чувство, что мы никогда больше его не увидим. Мне вспомнилась давняя история, как Клаудио обнаружил Эльфи во дворе за концертным залом, где она сидела прямо на земле в длинном черном платье и армейской куртке, курила в одиночестве, а потом затушила сигарету об асфальт. Ей тогда было семнадцать лет.

Давайте в этом году обойдемся без вымученного веселья на Рождество, сказала Нора, словно речь шла о выборе блюда к праздничному столу. Будем его дозировать понемножку, сказала я. А там – как получится. Я хорошо помнила, как Эльфи билась головой о стену ванной в тот рождественский вечер, когда не хотела садиться за стол с гостями. Я не могу, не могу, повторяла она.

Ник приехал в четверг, ближе к ночи. Он сильно похудел. Мы решили отпраздновать Рождество пораньше, чтобы Уилл и его новая девушка Зои встретили праздник с ее семьей на курорте в Мексике, а Ник – со своей семьей в Монреале. Зои привезла с собой аккордеон. Она путешествует с ним повсюду, буквально не выпускает из рук. Она сыграла нам несколько грустных, но уморительных песен. Аккордеон – лучший инструмент для скорбных мероприятий, потому что он меланхоличный, красивый, громоздкий и смешной одновременно. У нее была новая татуировка, и я вспомнила о своей собственной татуировке, которую пытаюсь свести. Я совершенно о ней забыла, и теперь у меня на плече красуется лиловое пятно, похожее на легкий синяк. За ужином мы говорили о наших секретах. Я сказала, что Эльфи хранила все мои тайны. Была моим живым тайником. Все выжидательно уставились на меня, мол, а что за тайны? Давай-ка колись.

Уже за десертом мама рассказала нам одну историю из своей жизни. Сказала, что у нее тоже есть тайны, и сейчас она нам откроет одну из них. Мы все были заинтригованы. Особенно я.

Сейчас ты мне скажешь, кто мой настоящий отец?

Ага, разбежалась, сказала мама. Нет, это тайна о книге. Когда моей сестре Тине было девятнадцать, она читала «По ком звонит колокол». Помню, я взяла книгу и стала листать, и Тина сказала, что мне еще рано такое читать. Я положила книгу на место.

Сколько тебе было лет? – спросила Нора.

Пятнадцать, сказала мама. Столько же, сколько тебе сейчас. И вот однажды я жутко взбесилась на Тину, уже и не помню, по какой причине. Может, и вовсе без всякой причины. Ее в тот день не было дома, и я взяла ее книгу, «По ком звонит колокол», и прочитала от корки до корки в один присест.

Ого, сказал Уилл. Вот ты ей показала!

Она даже и не узнала, что я брала ее книгу, сказала мама. Но я прямо торжествовала в душе. Чувствовала себя настоящей злодейкой!

А сам роман вам понравился? – спросил Ник.

Очень понравился! Хотя сексуальные сцены показались мне жутко глупыми.

Тебе было всего пятнадцать, сказала я и посмотрела на Нору, которая скорчила рожу.

Мы заулыбались. Мы доели десерт.

Я спросила: Ты жалеешь, что ничего ей не сказала?

Ха, ответила мама. Так ей и надо!

20

Утром Уилл с Зои отбыли в Мехико, Ник – в Монреаль. Нора болтала по «Скайпу» с Андерсом, который уехал на все каникулы домой в Стокгольм. Я сидела в маминой гостиной, читала книгу. Подарок от Уилла на Рождество. «Тюремные тетради» Антонио Грамши. Когда мне надоело читать, я положила книгу на пол и позвонила Джули в Виннипег. Мама лежала на диване рядом с елкой и издавала какие-то странные звуки. И странно дышала. Как спортсмен после долгой тренировки. Мне показалось, она умирает. Я вызвала скорую, и маму сразу забрали в больницу. Ее снова спасли, накачав нитроглицерином и другими сильными препаратами, что растеклись по ее неподатливым венам и облегчили работу перетружденного сердца.

Во мне столько добавок, что консервы закатывать можно, сказала мама врачам, и один из них попросил повторить эту фразу, чтобы запомнить и рассказать коллегам.

Все это было знакомо: скорая помощь, каталки в приемном покое реанимационного отделения – но, поскольку маму доставили в больницу с больным сердцем, а не с больной головой, здесь никто не читал нотаций родственникам больных, и медсестры не кипели праведным гневом и не докапывались до мамы, чтобы она сотрудничала с врачами. Нора тоже приехала в больницу. Мы уселись по обе стороны от маминой койки. Мама лежала за коричневой занавеской, подключенная к аппаратам и