Звук и ярость - Уильям Фолкнер

– Приветик, – сказал Ластер. – Вам всем его тоже не миновать. Но-о, слониха.

Они добрались до площади, где солдат-южанин всматривался из-под мраморной ладони пустыми глазами в ветер и облака. Ластер поднял себя еще на одну зарубку и, хлестнув неуязвимую Королеву прутом, обвел взглядом площадь.

– А вон автомобиль мистера Джейсона, – сказал он и тут заметил еще одну компанию негров. – Ну-ка, Бенджи, покажем этим черномазым, как ездят благородные люди, – сказал он. – Как по-твоему? – Он оглянулся. Бен сидел, зажав в кулаке цветок, его взгляд был пустым и спокойным. Ластер еще раз хлестнул Королеву и повернул ее, объезжая памятник слева.

Мгновение Бен сидел среди абсолютного зияния. Потом он заревел. Его рев нарастал волнами, почти без промежутков для вдоха. В этом реве было нечто большее, чем изумление, в нем был ужас, потрясение, агония, безглазая, безъязыковая – только звук и глаза Ластера, на белый миг скошенные назад.

– Господи! – сказал он. – Тише! Тише! Господи! – Он стремительно повернулся и хлестнул Королеву. Прут сломался, и он бросил обломок, и под голос Бена, нарастающий в невозможное крещендо, подхватил концы вожжей и наклонился вперед, но тут Джейсон, перебежав через площадь, вскочил на подножку.

Ударом локтя он отшвырнул Ластера, и схватил вожжи, и повернул Королеву, и, сложив вожжи вдвое, хлестнул ее поперек крупа. Он хлестал ее снова и снова, и она пошла тяжелым галопом, а над ними ревел хриплый ужас Бена, и он повернул ее так, что памятник остался справа. Тогда он стукнул Ластера кулаком по голове.

– С чего тебе взбрело везти его слева? – сказал он. Он потянулся через козлы и ударил Бена, вновь сломав стебель цветка. – Заткнись! – сказал он. Рывком остановив Королеву, он спрыгнул на землю. – Вези его, к черту домой. Если ты еще раз вытащишь его за ворота, я тебя убью!

– Слушаю, сэр, – сказал Ластер. Он взял вожжи и хлестнул Королеву концами. – Живей! Живей! Бенджи, побойся Бога!

Голос Бена все ревел и ревел. Королева снова задвигалась, ее копыта снова начали ровно цокать, и Бен сразу стих. Ластер быстро оглянулся через плечо и поехал дальше. Сломанный цветок свисал по кулаку Бена, и его глаза были пустыми, и синими, и снова безмятежными, потому что карниз и фасад опять ровно текли слева направо; столб и дерево, окно и подъезд, и щит для афиш – все на своих положенных местах.

Компсоны – 1699–1945

ИККЕМОТУББЕ. Обездоленный американский король, именуемый «l’Homme» (а иногда de l’homme) своим названым братом французским шевалье, который, не родись он слишком поздно, мог бы занять место в блистательном и сверкающем созвездии рыцарственных мерзавцев – наполеоновских маршалов, и который таким способом перевел на французский чикасский титул, означавший «Мужчина»; каковой перевод Иккемотуббе, сам человек остроумный и с воображением, а не только проницательный знаток людских характеров, включая и собственный, сделав еще шаг, энглизировал в «Doom[6]». И который даровал из своих огромных утраченных владений целую квадратную милю девственной северо-миссисипской земли, истинно квадратную, как крышка карточного стола (и тогда густо поросшую лесом, поскольку случилось это в былые дни до 1833 года, когда звезды попадали, и Джефферсон, штат Миссисипи, представлял собой длинное одноэтажное бревенчатое здание с замазанными глиной щелями, где помещался агент по делам индейцев чикасо со своей лавкой), внуку шотландского беглеца, который потерял свои права и родину, потому что связал свою судьбу с королем, который тоже был обездолен. Отчасти дарованной в возмещение за право мирно отправиться тем способом, какой он и его племя сочтут подходящим, пешком или верхом, но при условии, что лошади будут их собственными, в дикий западный край, вскоре за тем получивший название «Оклахома» – понятия тогда не имея ни о какой нефти.

ДЖЕКСОН. Великий Белый Отец со шпагой. (Старый дуэлянт, буйный поджарый облезлый, не знающий сноса неуязвимый старый лев, который ставил благоденствие нации выше Белого Дома, а здоровье своей новой партии – выше и того и другого, а выше всех них он ставил не честь своей жены, но принцип, что честь должно защищать так или иначе, потому что защищалась она так или иначе.) Который утвердил, припечатал печатью и скрепил собственноручной подписью вышеупомянутый дар в своем золотом типи в Васси-Тауне, тоже понятия не имея ни о какой нефти: так чтобы со временем бездомные потомки изгнанников с родной земли разъезжали осоловевшие от выпивки и великолепно беспробудные над отведенным для их костей пыльным приютом в сделанных на заказ багряно выкрашенных катафалках и пожарных машинах.

Эти были Компсонами:

КВЕНТИН МАКЛАХАН. Сын печатника в Глазго, осиротевший и росший у родственников матери в горах Пера. Бежал в Каролину с Каллонденского поля с клеймором[7]и тартановым пледом, который носил днем и которым укрывался ночью, а больше почти ни с чем. В восемьдесят лет, разок восстав против английского короля, он не пожелал повторить этой ошибки, а потому как-то ночью 1779 года бежал с младенцем внуком и пледом (клеймор исчез вместе с его сыном, отцом внука, из Тарлтонского полка на поле сражения в Джорджии примерно за год до того) в Кентукки, где один его сосед по фамилии Бун или Бунн уже основал поселок.

ЧАРЛЬЗ СТЮАРТ. Ославленный и опозоренный именем и чином в британском полку. Брошен замертво в болотах Джорджии своей отступающей армией, а затем наступающей американской, причем обе ошиблись, сочтя его покойником. Клеймор все еще был при нем, когда, на самодельной деревянной ноге, он в конце концов четыре года спустя нагнал своего отца и сына в Хэрродсбурге, в Кентукки, как раз вовремя, чтобы похоронить отца и вступить в долгий период раздвоения личности, все еще пытаясь быть школьным учителем, веря, что именно им ему хочется быть, пока наконец не сдался и не стал игроком, кем был на самом деле, как и все Компсоны, словно бы сами того не зная, при условии, что ход был отчаянным, а шансы невелики. Преуспел в конце концов подвергнуть риску не только собственную шею, но и благополучие своей семьи, и даже честность имени, которое ему предстояло оставить после себя, когда вступил в братство, возглавлявшееся его знакомым по фамилии Уилкинсон (человеком немалых талантов, и влияния, и интеллекта, и веса), а тем самым и в заговор с целью отторжения всей долины Миссисипи от Соединенных Штатов и присоединения ее к Испании. В свою очередь бежал, когда мыльный пузырь лопнул (а не лопнуть он не мог, как должен был бы понять любой человек, кроме Компсона – школьного учителя), оказавшись совершенно уникальным в том, что был единственным заговорщиком, вынужденным покинуть страну и бежать – но не от мести и воздаяния правительства, которое попытался четвертовать, а от бешеного отвращения своих недавних собратьев, теперь отчаянно опасавшихся за свою безопасность. Он не был изгнан из Соединенных Штатов, но договорился до того, что остался без родной страны; выдворение его объяснялось не изменой, а громогласностью и разглагольствованиями при ее осуществлении, так что он устно сжигал за собой каждый мост, прежде чем добраться до места постройки нового – а потому не начальник военной полиции и даже не представитель гражданских властей, но его недавние собратья по комплоту взялись за то, чтобы убрать его из Кентукки и из Соединенных Штатов, и если бы они его изловили, то, вероятно, заодно и из этого мира. Бежал ночью, блюдя семейную традицию, с сыном, и старым клей-мором, и пледом.