Богиня прайм-тайма - Татьяна Устинова

Ники знал, что в аппаратной тоже секунда тишины, как передсмертью.

Момент истины, и так каждый день.

Работа такая.

Осветилась студия, пошел кран с Димой Степановым. Алинаподняла голову от бумаг и улыбнулась уверенной улыбкой, предназначенной длянескольких миллионов людей на этой планете.

– Добрый вечер. В эфире программа “Новости” и АлинаХраброва. Мы познакомим вас с событиями этого понедельника.

Ники стоял и смотрел – просто так. Он все это видел тысячураз и все равно смотрел.

Они попрощались утром, и он не хотел, чтобы сейчас она егозаметила. Он приехал, сильно рискуя опоздать на свой самолет, но не приехать немог – вот как все получилось.

Три месяца назад он понятия не имел, что такое может быть сним.

На мониторе она была сказочно хороша, даже лучше, чем насамом деле, и у него правда что-то болело внутри, когда он долго на неесмотрел.

Сейчас он не смог бы ее снимать, ни за что.

Хорошо, что он сегодня уезжает.

Ужасно, что он уезжает.

Он видел ее губы – как они шевелятся, отчетливо и правильновыговаривая слова, ее ухоженные руки, сложенные на бумагах, горло, двигавшеесяв вороте строгой блузки… Потом стал выбираться из студии.

Сейчас она ему не принадлежала, и вдруг очень остро онпочувствовал, что никогда не будет принадлежать так, как ему бы хотелось, тоесть до конца. У нее всегда будет ее работа – самое главное в жизни, и у неговсегда будет его работа, и придется идти как по минному полю: дела постоянно ибезнадежно станут уводить их друг от друга, и единственное, что им остается, –только возвращаться и все начинать сначала.

Он пробирался за световыми приборами, так чтобы она его незаметила – хотя она ничего вокруг не видела, занятая только своей работой.

* * *

Утром они попрощались.

Она вдруг заплакала крупными глупыми девчоночьими слезами, ион перепугался:

– Ты что? Алин? Ты что?!

Он даже предположить не мог, что она плачет из-за него.

Она закрылась руками, но он все бестолково и растеряннохлопотал возле нее, как перепуганная курица, и она в конце концов натянула наголову одеяло и оттуда зарыдала уже вовсю.

Он опять ничего не понял.

Он решил, что у нее неприятности на работе, или она устала,или… может, он только что больно ей сделал?!

От последней мысли ему стало как-то совсем хреново.

– Алина, поговори со мной.

Всхлипывания из-под одеяла, и больше ничего.

Ники чувствовал себя дураком, может быть, еще и потому, чтосидел совершенно голый, но натянуть джинсы ему почему-то не приходило в голову.

– Да что ты ревешь?!

– Я не реву.

– Ревешь.

– Не реву.

Ники подергал одеяло, но она свой край не отпустила, толькозарылась еще глубже.

– Алина!

– Не хочу, чтобы ты сейчас на меня смотрел.

– Я не буду на тебя смотреть. Вылезай.

Никакого эффекта. Он вдруг рассердился.

– Алина, у меня сегодня самолет. Вылезай, хватит дуракавалять!

Она молчала еще несколько секунд, а потом решительнооткинула одеяло – ему пришлось моментально отвести глаза, как революционномуматросу от Венеры на лестнице в Эрмитаже.

У нее были мокрые веки и влажные волосы на висках – там,куда скатывались слезы.

– Я… – он быстро взглянул и опять отвел глаза.

Черт побери, ну не может он спокойно на нее смотреть! – Ты…тебе… неприятно из-за меня, или на работе… проблемы?

– Это у тебя проблемы с головой, – отчеканила она.

– Тогда почему ты… плачешь?

– Я не хочу, чтобы ты уезжал. Я боюсь за тебя. Я думала, чтосмогу, а я… не могу.

– Чего… не можешь?

– Я даже думать не могу о том, куда ты уезжаешь! – крикнулаона и стукнула кулачками по постели. Звука никакого не получилось, и Никипосмотрел на ее кулачки – сжатые крепко-крепко, так что выступили костяшки. – Ябоюсь за тебя. Ужасно. Я боюсь с тех пор, как ты сказал про Багдад!

– Да все в порядке будет, – глупо пробормотал он, потому чтопонятия не имел, что нужно говорить, как утешать, что объяснять.

Работа всегда была исключительно его личным делом. Никто иникогда раньше не спрашивал, куда и зачем он едет, никто не ждал еговозвращения, никто и никогда за него не боялся.

Поэтому он чувствовал… удивление.

Где он только ни был – в Грозном, в Косове, в Кабуле, вИерусалиме, в Ольстере, – отовсюду всегда возвращался, и жизнь как будтоначиналась сначала.

Он беспечно заводил подружек, беспечно занимался с нимилюбовью, потом уезжал, возвращался и заводил следующих – старые до еговозвращения, как правило, “не доживали”, он избавлялся от них заранее, чтобы неоставлять никому никаких надежд, не путаться в именах, и вообще “неусугублять”.

Алина Храброва оказалась первой женщиной в его жизни, скоторой он спал, и разговаривал и к которой хотел вернуться. А с теми он почтине разговаривал.

Как-то не о чем было и незачем. Все они предназначалисьтолько для определенных действий, а некоторые и с действиями справлялиськак-то… не очень.

Конечно, он разговаривал еще, к примеру, с Ольгой, но зато сней он никогда не спал! Беляев вспомнил измученное лицо Ольги. Он видел еетолько однажды, когда встречал их с Бахрушиным из Афганистана. Ольга взялаотпуск за свой счет и, как понял Ники, решила поменять работу! Бахрушин теперьпосле эфира не засиживался, мчался домой. Он делал все, чтобы его жена пережилавесь этот ужас, не сломалась…

– Я не хочу, чтобы ты уезжал.

– Я вернусь.

– Надеюсь. Но там… война.

– Да не будет ничего! Я сто раз уже…

– Ники, – попросила она, – замолчи. Я не хочу ничегослушать. Ты должен ехать и уезжай, но мне… трудно это пережить. Я никогда непровожала на войну… близкого человека.

– У меня такая работа, – неизвестно зачем пробормотал он.

– Пошел ты к черту со своей работой, – устало сказала она. –Я же не прошу тебя ее бросить! Я просто… боюсь за тебя.

– Не бойся.