Солнце и Замок - Джин Родман Вулф

дрогнула, и я умолк, уставившись на нее во все глаза. Ладонь его ползла к фузее, будто увечный паук. Наконец, раненый, сомкнув на оружии пальцы, потянул фузею к себе. Его товарищ без труда мог бы отнять ее, но даже не шевельнулся, очевидно, завороженный зрелищем не меньше, чем я.

Неописуемо медленно, напрягая все силы, Эскиль поднял фузею, направив дуло в мою сторону, но я, не моргнув и глазом, смотрел, смотрел на его неловкие, негнущиеся, едва различимые в неярком сиянии звезд пальцы, нащупывающие предохранитель.

Тут-то судьба и поквиталась со мной за прежнюю несправедливость. Совсем недавно я мог бы спастись, если б только вовремя отыскал защелку предохранителя и успел выстрелить. Он же, прекрасно знавший, где ее нужно искать и куда сдвинуть, мог бы покончить со мною, если б только сумел совладать с непослушными пальцами. В равной мере бессильным, нам – повергнувшему, так сказать, и поверженному – оставалось лишь молча взирать друг на друга.

Наконец ему сделалось не под силу удерживать оружие на весу. Фузея с лязгом упала на палубу, и сердце мое едва не разорвалось от жалости. В этот момент я готов был нажать на спуск сам. Движение собственных губ я, конечно, почувствовал, но даже не понял толком, что такое сказал.

Эскиль, сев, изумленно уставился на меня.

В тот же миг наше судно сбавило ход. Нос его опустился так, что палуба почти выровнялась, а шлейфы брызг за кормой опали, схлынули, будто волна, разбившаяся о берег. Я поднялся поглядеть, где это мы, Эскиль встал тоже, а вскоре к нам присоединились и мой караульный, и друг Эскиля, исполнявший при нем роль сиделки.

По левую руку от нас, рассекая ночное небо, словно клинок меча, высилась набережная Гьёлля. Наш корабль плыл вдоль нее в тишине: рев двигателей (какие бы двигатели ни гнали нас вперед со столь поразительной скоростью) сделался почти не слышен. Чуть впереди к воде спускались ступени, однако готовых протянуть нам руку помощи бездельников поблизости не отыскалось. Пришлось одному из матросов спрыгнуть на причал с носа и принять брошенный другим швартов. Еще немного, и с борта к ступеням лестницы опустился трап.

На шканцы поднялся офицер в сопровождении двух фузилеров с факелами. Остановившись, он изумленно уставился на Эскиля, подозвал всех трех солдат к себе и завел с ними долгий разговор, но говорили они так тихо, что я ничего не расслышал.

Наконец офицер с моим караульным, по-прежнему сопровождаемый факельщиками, подошел ко мне и спустя вдох-другой велел:

– Снять с него рубашку.

Эскиль с другом тоже подошли и остановились рядом.

– Сними рубашку, сьер, – сказал Эскиль. – Не снимешь, нам ее сорвать придется.

– Неужто вправду сорвешь? – спросил я, дабы испытать его.

Эскиль неуверенно пожал плечами.

Расстегнув превосходный плащ, прихваченный с корабля Цадкиэль, я бросил его к ногам, а стянутую через голову рубашку тоже бросил на палубу поверх плаща.

Офицер, подойдя ближе, велел мне повернуться вправо-влево, чтоб осмотреть ребра со всех сторон.

– Ты ведь избит был до полусмерти, – пробормотал он. – Выходит, правду о тебе говорят…

– Не зная, что обо мне говорят, я не могу ни подтвердить сего, ни опровергнуть.

– Тебя и не просят. Одевайся. Одевайся, не мешкай, искренне советую.

Я опустил взгляд, но ни плаща ни рубашки на прежнем месте не оказалось.

– Стянул кто-то. Должно быть, один из матросов, – вздохнул офицер и бросил взгляд в сторону друга Эскиля. – И ты, Танко, наверняка все видел.

– Никак нет, сьер, я ведь в лицо ему смотрел, не на одежду… но отыскать пропажу попробую.

– Возьми с собой Эскиля, – кивнул офицер.

Повинуясь его жесту, один из факельщиков передал факел товарищу и наклонился, чтоб освободить мою ногу.

– Украденного они не найдут, – сказал мне офицер. – Укромных уголков на таких катерах тысячи, и команде известен каждый.

Я заверил его, что мне вовсе не холодно.

Офицер сдернул с плеч форменный плащ.

– Твою одежду вор наверняка разрежет на кусочки и продаст по частям. И неплохо на том наживется. Возьми, на день – у меня в каюте есть запасной.

Принимать от него плащ мне не хотелось, однако отвергать нежданную щедрость было бы глупо.

– А вот руки я тебе должен сковать. Устав, ничего не попишешь.

Кандалы, блеснувшие в свете факелов, точно серебряные, впились в запястья, как и любые другие.

Вчетвером сошли мы по трапу на каменные ступени, спускавшиеся к воде (и, кстати заметить, с виду казавшиеся почти новыми), поднялись наверх и небольшой колонной двинулись вдоль узкой улочки, окаймленной крохотными палисадниками и разношерстными, по большей части одноэтажными, домиками в окружении множества пристроек. Первым шел факельщик, за ним следовал я, за мной с пистолетом наготове шагал офицер, а второй факельщик замыкал строй. Какой-то рабочий, плетущийся к дому, остановился, уставившись на нас во все глаза, но, кроме него, на улице не оказалось ни души.

Оглянувшись назад, я спросил офицера, куда он меня ведет.

– В старый порт. Там один из древних, никуда не годных кораблей приспособили под содержание заключенных.

– А потом что?

Пожатия плечами я не разглядел, но представить его смог вполне.

– Не знаю. Мне было приказано только взять тебя под арест и доставить сюда.

Насколько я мог судить, «сюда» представляло собой один из городских садов. Войдя в сумрак под сенью деревьев, я поднял взгляд и увидел себя в ночном небе за побитой морозом листвой.

XXXVI. Возвращение в Цитадель

Как ни надеялся я взглянуть на восход старого солнца, прежде чем окажусь взаперти, с этим мне, увы, не посчастливилось. Долгое – или, по крайней мере, казавшееся довольно долгим – время мы поднимались к вершине пологого холма. Не раз и не два наши факелы поджигали охряные засохшие листья над головой. Загораясь, листва курилась пряным дымком – дыханием самой осени. Тропинку, которой мы шли, тоже устилали палые листья, но эти были насквозь вымочены дождем.

Наконец мы подошли к мрачной стене, такой высокой, что свет факелов не доставал доверху, и посему я на миг принял ее за Стену Несса. У темной, узкой арки, ведущей к калитке в стене, стоял, опираясь на древко вужа, караульный в полудоспехе. Увидев нас, он даже не попытался выпрямиться или еще каким-либо образом выразить почтение к офицеру, но, когда мы подошли к нему почти вплотную, громко застучал в железную дверцу окованным сталью древком оружия.

Калитку отворили изнутри. Миновав стену – изрядно толстую, однако далеко не такую громадную, как Стена Несса, – я замер как вкопанный,