Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи - Эдит Хейбер

она писала Вале 3 ноября 1950 года, она «вышла совсем ведеттой[747]». Конфликт разразился неделю спустя, когда в «Новом русском слове» появилось письмо Бунина, в котором ставились под сомнение некоторые детали, содержавшиеся в статье Тэффи, в частности ее утверждение, что Бунин был редактором литературной антологии, опубликованной Пантелеймоновым в 1946 году[748]. Тэффи, как она писала Алданову 17 ноября, пребывала «в душевном смятении» из-за того, что Бунин отправил письмо «совершенно неожиданно» – «не сказав мне ни слова». Она настаивала на том, что версия Бунина – «сплошная ложь», на которую он пошел, чтобы избежать семейных раздоров, поскольку Вера все еще негодовала по поводу того, что издатели сборника нечестно обошлись с Зуровым.

Благодушный Алданов выступил в качестве миротворца: «Нас, так называемых старых писателей, осталось вообще немного, – писал он 20 ноября. – Мережковские, Шмелев, Ал. Толстой, Бальмонт, Муратов умерли. Зайцев в ссоре с Вами и Буниным, Ремизов всегда был в стороне. <…> В сущности остались только мы трое: Вы, Бунин и я. Не будем же ссориться хоть мы в остающиеся нам годы жизни»[749].

26-го Тэффи, по-видимому, тронутая его личным обращением, ответила: «…инцидент… ликвидирован, конечно, согласно Вашему желанию. Я написала И<вану> А<лексеевичу> письмо, достойное самого Франциска Ассизского»[750]. На самом деле это письмо – в котором она определяет поведение Бунина как «совсем недружеское» и «обидное» – свидетельствует о том, что некоторая обида на него все же сохранялось[751]. Бунин же, в свою очередь, обвинил Тэффи в том, что та не предупредила его, прежде чем опубликовала «неверные слухи», но завершил письмо ласково: «Целую Ваши ручки и прошу забыть об этой ерунде. Ваш верный друг и раб Ив. Бунин»[752].

Несомненно, Тэффи было проще помириться с Буниным из-за его изматывающей болезни. В начале января 1951 года она писала Седых, что «на Бунина обижаться нельзя», потому что тот сначала слег с плевритом, а затем у него диагностировали «страшную болезнь», артериит. Более того, ей пришлось признать, что ее собственный «характер… стал ядовит». «Всех ругаю, все меня раздражают. <…> Бунин стал совсем “gaga” и злой вроде меня», – признавалась она Вале в письме от 2 декабря 1950 года. И все же, судя по письму Седых, написанному, по-видимому, в марте 1951 года[753], чувство обиды на Бунина у нее не проходило: она заявляла, что Бунин – «по натуре предатель. Он, если испугается, может ото всего отречься и даже написать против Вас письмо в редакцию. Говорю это на основании горького опыта».

Тем не менее в том же месяце Тэффи навестила Бунина, а затем описала Вале, сколько это отняло сил:

Приняла все меры: piqure Solfcomphre (?), suppoloccal, valeriane. <…> Пошла на place Victor Hugo искать taxi. Простояла под проливным дождем полчаса. Наконец нашла. Часа два просидела у Бунина. Он не выходит, иногда даже не встает с постели, задыхается. Поболтали о болезни, смерти и загробной жизни très rigolet[754]. Назад провожала Верочка Бунина. Ходу нормального до площади Muette, где можно надеяться на taxi, минут 6. Я останавливалась 4 раза, принимала Trinitrine. Поднялся ураганный ветер. Добрели до площади. Я села в аптеке, а Бунина бегала по площади искала taxi[755].

Наконец Бунина поймала такси, но после возвращения домой и подъема на третий этаж у Тэффи случились три приступа и она на два дня оказалась «выбитой из строя».

Даже в самые лучшие времена Тэффи была невысокого мнения о человечестве, а в последние годы жизни разочарования в близких друзьях (Зайцевых, Бунине), не говоря об атмосфере злобы, воцарившейся в эмигрантском сообществе в целом, лишь укрепили ее в этом убеждении. Поэтому, как она признавалась Седых в марте 1951 года[756], ее так «удивляло» его непреходящее «милое отношение»; она благодарила его за то, что он укрепил в ней «ту веру в человека», которая у нее «стала очень колебаться». В предыдущем месяце она уже выразила ему признательность, написав хвалебный отзыв о его новой книге, а он, как следует из переписки Тэффи и Вали, в ответ «совсем ошалел» и прислал ей 60 долларов (письмо датировано мартом 1951 года)[757]. В том же источнике сообщается, что Тэффи получила еще 25 долларов от Фонда Кулаева, созданного маленькой, но активной русской колонией в Сан-Франциско[758]. Важнее было то, что минувшей осенью она получила приглашение печататься в Сан-Франциско в новой газете «Дело», обещавшей гонорары «не меньше “Нов. Русск.

Слова”»[759]. Публикация «Дела» (тогда это был ежемесячный журнал) началась в январе 1951 года, и первые три (из четырех) выпусков были посвящены, соответственно, Бунину, Тэффи и Пантелеймонову. В выпуск Тэффи вошли два ее стихотворения и рассказ – по всей видимости, ее последние новые художественные сочинения, опубликованные при жизни[760].

13 апреля Тэффи написала Вале, что очень боится возвращения в Нуази, поскольку с ним связаны «очень тяжелые… воспоминания (умирающий Пантелеймонов)». Но выяснилось, что вернуться туда не получится ни при каких обстоятельствах, поскольку, как она сообщала Седых в июле, комнаты были зарезервированы для «законных стариков». (Возможно, проблема была в том, что в ее документах был указан ложный год рождения, 1885.) Альтернатива появилась тогда, когда поэт Перикл Ставров (1899–1955) и его жена-художница Маша (1895–1955) пригласили ее провести август в их летнем домике в Брюнуа, неподалеку от Парижа. 6 августа она писала Вале, что «у них чудесно», однако Седых она нарисовала более мрачную картину, жалуясь, что чувствует себя «так скверно и так тошно и физически, и морально, и матерьяльно». Она предвидела, что в Париже ее не ждет ничего хорошего, потому что «жизнь стала совсем лютая. Приезжие американцы шарахаются от наших цен. Ахнут, охнут, и поскакали к себе на родной Гудзон»[761].

Перемена в судьбе

Между тем два события обещали сделать жизнь в Париже немного менее «лютой». О первом Тэффи узнала примерно 27 мая, когда Алданов конфиденциально сообщил ей о том, что в Нью-Йорке создается новое издательство[762], финансируемое Фондом Форда. Впоследствии оно стало известно как Издательство имени Чехова и во многом явилось порождением холодной войны, ставя своей целью помощь русским писателям-эмигрантам в рамках идеологической борьбы с Советским Союзом. Тэффи написала Алданову, что у нее готовы две книги – воспоминания и сборник рассказов, и в июле он ответил, что обе были одобрены «в принципе», однако издательство планирует выпускать не более одной книги одного автора в год[763]. При